Музыкант Максим Леонидов

– Максим, что вы можете сказать «за Одессу»?

– Конечно, Одесса – это Жванецкий, Карцев, Бабель, Утесов и так далее. И мне повезло, я же играл Беню Крика в фильме «Биндюжник и король», который снимался в 1988 году именно здесь, на Молдаванке. Был огромный «цветник» артистов – Евстигнеев, Джигарханян, Карцев. Мы все это снимали целое лето, и однажды ко мне подошли местные парни, которые сидели во время съемок на Молдаванке, щелкая семечки, и сказали: «Пойдем с нами, Беня, завтра брать магазин». Я насилу отвертелся от этого дела. Так что Одесса с ее солнцем, с ее замечательным языком не может быть от меня далеко. Это все родное.

– На ваш взгляд, атмосфера в городе осталась с тех времен, когда было принято считать, что Одесса – это столица юмора, что здесь люди живут особенные и язык у них особенный?

– Безусловно, это во многом утеряно, многие люди эмигрировали из Одессы, причем уехали именно носители колорита. Не назову это культурой – это именно одесский колорит. Но что-то осталось, в каких-то определенных местах. Например, если пойти на Привоз, то там еще можно услышать настоящий одесский язык. Все ассимилируется, мир становится единым, исчезают границы, различия, что иногда печально и жалко осознавать.

– Вы гастролирующий человек. Сегодня удается находить островки такой уникальной местной культуры?

– Знаете, в России мало таких мест. Одно из них, безусловно, Петербург. Но бывают и неожиданные места – например, Орловская губерния, Орел. Оттуда вышло большое число «литературного» и знаменитого народа, в частности там жила Анна Керн. Орел из всех провинциальных городов всегда был культурным городом, и это до сих пор видно по людям. А в основном, если ты приезжаешь в какие-то национальные республики, то там, конечно, все иначе. Да тут и понятно, национальный колорит и так далее.

– Месяц назад довелось побывать в Петербурге, видел афиши с вашим Hippoband – это клубные концерты. Вы популярны в Северной столице. А кроме Питера удается выступать в других городах с «кассовыми» концертами?

– Мы все время гастролируем, у нас график очень обширный: бывшие союзные республики – Казахстан, Армения... Про Россию я и не говорю. Россия все объезжена – от северо-запада до юго-востока. Но стараюсь далеко не забираться, предложений очень много, и я не всегда соглашаюсь. Например, глупо лететь в Иркутск или Южно-Сахалинск на один концерт. Если появляется несколько концертов и определяется какой-то географический курс, то я соглашаюсь, а если нет, вынужден отказываться.

– Над чем в последнее время работаете?

– Знаете, за два минувших года столько всего произошло! Начнем, например, с кино. Первого декабря выходит фильм «Высоцкий. Спасибо, что живой», где я играю одну из главных ролей. В этом году вышла моя книга, которая называется «Я оглянулся посмотреть». Она посвящается моему детству, юности, службе в армии, обучению в театральном институте, квартету «Секрет». Вместе со своим товарищем Александром Шавриным, артистом Театра имени Маяковского, написал мюзикл по произведениям Катаева, который называется «Растратчики», он принят к постановке в Московском театре мюзикла, где художественным руководителем является Михаил Ефимович Швыдкой, а продюсером – Давид Яковлевич Смелянский. Вышло два альбома: один, записанный в Канаде, называется «Дикая штучка», и второй альбом, в котором я записал свои любимые песни сороковых, пятидесятых и шестидесятых годов – под названием «Папины песни». Ну а в феврале 2012 года мне исполняется пятьдесят лет, и мне каким-то образом нужно организовать два юбилейных концерта в Санкт-Петербурге и в Москве.

– Вокруг фильма «Высоцкий. Спасибо, что живой» напущено много тумана: якобы все засекречено, исполнителя главной роли никто из причастных к съемочному процессу не должен выдать даже под пытками. Вы давали какую-то подписку о неразглашении?

– Никакой подписки я не давал, но меня просили не болтать на каждом шагу по поводу Высоцкого: как сделан этот образ, насколько он компьютеризирован, кто его играет и так далее. Поэтому нетактично меня об этом спрашивать.

– Про вашу-то роль расскажете?

– Моего героя зовут Павел Леонидов – как ни странно, мой однофамилец. Это импресарио Высоцкого, человек, который все время рядом с ним, который делает ему концерты, гастроли. В данном случае история фильма – это история одной гастрольной поездки в Узбекистан в 1979 году. Вот, собственно говоря, собирательный образ некого продюсера я и сыграл.

– А у вас есть продюсер или вы сам себе хозяин?

– У меня нет продюсера, у меня есть директор коллектива, а это совершенно другая профессия.

– А кто для вас Высоцкий?

– Как для любого человека, родившегося в шестидесятых годах в Советском Союзе, Высоцкий для меня знаковая личность. Это одни из первых моих музыкальных впечатлений, потому что из каждого магнитофона лились песни Высоцкого, и мои родители не были исключением. Мои первые опыты игры на гитаре – это песни Высоцкого, мои первые песенные, литературные, можно сказать, языковые опыты – это тоже Высоцкий. Человек невероятно искусно обращался с языком, невероятные рифмы, в этом смысле я его считаю совершеннейшим гением. Но, к сожалению, он недооценен до сих пор. В нашей лицемерной, ханжеской стране до сих пор боятся сказать, что после Пушкина единственным человеком, который так искусно обращался с языком, был Высоцкий. Я вам говорю как пишущий человек, зуб даю, что так рифмовать слова, так свободно ими играть могли только два человека – Пушкин и Высоцкий.

– А в чем проявляется ханжество нашего общества?

– Во всем. Вы посмотрите, например, любой американский фильм. Я сейчас смотрю американский сериал про Дикий Запад: 1870-е годы, Южная Дакота, лагерь золотопромышленников, жуткое место. И там на каждом шагу сленг, непристойности. Они важны, потому что эти люди так разговаривают, они же не скажут: «Иди, займись своей работой». А в нас сразу играет лжеприличие: «Фи, как некультурно»... Окурки на пол кидать – вот это некультурно, а правду говорить – культурно. Иначе все получается рафинированное, игрушечное. В итоге после перевода у нас этот сериал превращаются в историю Барби и Кенов, выражающихся культурно.

– Ну как же, Максим? Страна-то у нас такая, что любят в народе крепкое словцо и правду-матку.

– Правильно. А ответственные работники, которые должны все это делать, они боятся. И тот, кто над ними, он тоже боится. Русский мат – это отдельная история. Найдите что-нибудь, чтобы характеры у вас были живые, чтобы люди у вас были не картонные, чтобы не Буратино с папой Карло были, а настоящие золотоискатели. Я почему сейчас про золотоискателей говорю? Потому что у меня свежие впечатления, я этот сериал смотрю, и меня ужасно раздражает перевод. Причем, если я смотрю с гоблинским переводом, то мне нравится – вот это по-настоящему! И меня это совершенно не коробит, потому что люди на самом деле так разговаривают, они не могут на цыпочках ходить, как балерины. Но это так, частный пример ханжества, а оно во всем.

– А когда вы делаете мюзикл, у вас звучат там крепкие словечки? Вы там честны?

– Да, я стараюсь. Вот у меня в мюзикле есть такой момент – пожилой человек, который растратил двенадцать тысяч государственной казны, должен идти в тюрьму. Какой может быть его ария? И это будет сделано так, что зритель будет понимать, что там произносится на самом деле.

– То есть мата не будет?

– Напрямую мата не будет, но нужно найти прием, который позволит зрителю понять, о чем на самом деле идет речь, не шокируя его матерными словами.

– Хотелось бы с вами поговорить и о российской музыке. Поверьте, это не лицемерие, ваши альбомы – они качественные, но при этом есть ощущение, что вас мало где можно услышать с новым материалом. Вас или, скажем, Кортнева, который тоже намного талантливее тех, кого мы видим в «ящике». Вы все чаще занимаетесь «немузыкальными» или «околомузыкальными» проектами. При этом сегодня не слышим качественный музыкальный продукт, такое ощущение, что народу поет какая-то система. В чем здесь пробуксовка?

– Мне кажется, прежде всего в средствах массовой информации. Ведь кроме функций экономических они должны нести функцию просветительскую, ну хотя бы чуть-чуть. Тогда будет что-то меняться. А если мы будем потакать вкусам зрителей, тогда будут задницы показывать и верещать на эстраде. К сожалению, это то, что любит массовая публика, это то самое простое, что она охотно купит. Но ее надо немного воспитывать. Ведь просветительская функция в том и заключается – не только брюкву кидать в корыто, но иногда и что-то другое. Есть один канал «Культура», который эту функцию за всех несет.

– Вы свои песни на радио предлагаете?

– Конечно.

– А ответ какой?

– Чаще всего никакого, просто не комментируется никак. Но иногда, в приватных беседах, мне говорят: «Старик, ну что сделаешь? Отличная песня, но она у нас не пойдет. Наш зритель это не поймет». И вот здесь парадокс: МОЙ зритель поймет, а ИХ не поймет. Но иногда мои песни каким-то образом пробиваются на радио, и даже в прошлом году композиция «Письмо» завоевала лучшую позицию в «Чартовой дюжине» «Нашего радио». Случаются чудеса, но это совершенно не закономерная ситуация, а скорее исключение.

– С другой стороны, настоящий художник всегда должен быть в состоянии некой неудовлетворенности...

– Да, так оно и есть. Потому что как бы благополучно я ни выглядел, никто не знает, что на самом деле у меня на душе творится и что я по этому поводу думаю. Так что не надо путать внешний мир с внутренним – это разные вещи.