Posted 8 августа 2013,, 20:00
Published 8 августа 2013,, 20:00
Modified 8 марта, 04:46
Updated 8 марта, 04:46
Актер Александр Домогаров
– Александр, поскольку недавно вы отметили юбилей, скажите, пожалуйста, какой подарок для вас самый лучший?
– Знать, что следующая десятка лет мне обеспечена работой. Впрочем, перед нашей встречей я общался с директором Театра Моссовета и порадовался, что уж, во всяком случае, в ближайшие пять лет мне безработица не грозит. Кроме того, есть еще и момент выбора – могу разные роли сыграть. Видимо, правы были наши педагоги, когда говорили, что сначала ты работаешь на имя, а во второй половине жизни имя работает на тебя.
– А вы чувствуете, что уже наступает эта вторая половина?
– Нет, совсем не чувствую. Мне внутри 35. Но есть паспорт, и когда смотришь в него, то понимаешь – нет, не 35. И в каких-то ситуациях лучше уже не суетиться.
– Знаю, что когда-то вас приглашал Табаков в МХТ, но все это осталось на уровне разговоров…
– Да, потому что «на уровне разговоров» мною было произнесено слово «нет». Хотя МХТ в ту пору кого только не собирал! Но я все же отказался, поскольку жить надо в своей семье…
– То есть Театр Моссовета – для вас семья?
– Разумеется, хотя мы не часто видимся вместе – играю несколько спектаклей в месяц, в остальное время в кино снимаюсь. Но потому мне этот театр и дорог, что нет ежедневных изматывающих трений на кухне. Я прихожу сюда, и мне здесь хорошо. Рад видеть девчонок-костюмеров. Здесь свой язык общения, свои правила, свои примочки. Например, перед выходом на сцену я всегда очень своеобразно отдаю им на хранение ключ от гримерки. Они знают, когда я отдам и как я отдам. И есть примета: если шутливо отдать не получится, то на спектакле пойдет что-то не так.
– Иными словами, для вас спектакль начинается за кулисами…
– Да, причем он там же и продолжается. Скажем, в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» перед моим героем лежит огромная тетрадь. И если наши реквизиторы вдруг упустят какую-то деталь или что-то не учтут, то я пишу им: «Девки, до кой поры я буду это терпеть!» В общем, целое послание от души сочиняю во время спектакля. После антракта открываю тетрадь, там написано: «Извини». В такой шутливой манере мы и общаемся. В этом театре совершенно особая атмосфера, которая проявляется во всем. Однажды я, устав на съемочной площадке, попросил, чтобы мне перед спектаклем заварили свежий кофе. Сколько лет прошло, но всегда с тех пор перед каждым спектаклем мне оставляют горячую чашку кофе. Кто это делает, я даже не знаю, но здесь такая традиция. Да и взаимоотношения дирекции с творческими работниками очень деликатные. Тебе никогда в жизни не покажут: мол, я тут директор, но ты знаешь, что в любой момент можешь прийти и обсудить дальнейшие планы либо решить какую-то проблему.
– Вы работали и в Малом театре, и в Театре армии. Там разве не так?
– Там тоже крепкие традиции. Но там все по-другому. Например, в Театре армии настолько огромная сцена, что она на некоторых артистов действует пугающе, на ней легко растеряться. Я помню, как однажды один выдающийся актер вышел во втором акте, сказал три слова, а дальше… нервы сделали свое дело. Он напрочь забыл текст. Ступор. Выкручивались, как могли, доиграли спектакль, но вот вам театральная культура: никто – ни один человек! – этого артиста не упрекнул, поскольку от подобного несчастья мы не застрахованы.
– Но все же есть какие-то правила, помогающие избегать таких неприятностей?
– У каждого артиста они свои. Я, например, стоя в кулисе, никогда не стану повторять текст своего персонажа. Поскольку едва начинаешь повторять, как тут же забываешь какую-то фразу. Бежишь к помрежу – листаешь текст. Вспоминаешь. Но пропадает следующая реплика. И так далее. В эти минуты опасно включать ум, искать логические связи между героями сцены… Разволнуешься еще больше и спектакль сорвешь. А на сцене, как ни странно, все идет автоматом. Фразы всплывают сами собой, и ты находишься, скорее, во власти чувств, нежели разума.
– Еще, говорят, что импровизация очень спасает…
– Я тоже люблю импровизацию, но это партнерское дело. В одиночку у тебя ничего не получится… Поэтому, кстати, я с удовольствием играю в спектакле «Мой бедный Марат». Там изначально между актерами задается некая тема, а дальше все строится на нашей игре. От Арбузова, конечно, осталась половина – некие связующие нити, а все, что между ними, – это наша импровизация. И хотя спектакль идет с 1995 года, еще ни разу не было двух одинаковых вечеров. Меняются шутки, меняются интонации, по-разному реагирует зал. И главное то, что нам очень интересно в этих «предлагаемых обстоятельствах». Кстати, в первом и во втором актах наши герои совсем юные, а в третьем – взрослые люди. И если раньше мы с удовольствием играли первые два акта и «проскакивали» третий, то теперь наоборот – «проскакиваем» первый и второй и с удовольствием играем третий. Это к вопросу о возрасте…
– Вы переживаете, если долго нет хороших предложений в театре?
– Слава богу, в моей жизни новые роли приходят очень дозированно. Если бы я каждый сезон выпускал по новой премьере, то давно бы уже устал от театра. По мне так лучше раз в три сезона сыграть новую роль, но зато с ощущением, что ты соскучился по сцене и по репетициям. А когда ты все время находишься в театре, то начинаешь либо жиреть, либо худеть от того, что проводишь здесь большую часть своего времени – как на заводе.
– Вы прямо-таки счастливый актер…
– Да, получается так, и я этому рад.
– А вы чувствуете себя хозяином судьбы?
– Нет, я фаталист. Потому что все вершит его величество случай. По крайней мере, так происходит в моей жизни. Ты можешь сколько угодно «направлять» свою судьбу, но кто знает, в верном ли направлении движешься? А вдруг потом пожалеешь, что сделал тот или иной шаг?
– Погодите, но когда вы уходили из Театра армии, разве вы не направляли свою судьбу?
– Нет, это был случай. Это было железное решение, поскольку оттуда уходил Леонид Хейфец, а мне в тот момент в Театре Моссовета предложили роль Марата. Конечно, я рисковал, ведь играл много больших ролей, но все же решился на этот шаг и ни разу не пожалел.
– Как на этом фоне вы оцениваете свою киношную судьбу?
– Здесь я заложник своего образа, поскольку часто приходится отказываться от тех или иных ролей. Больше всего на свете мне не хотелось бы повторяться – играть то, что уже играл. Но когда некоторым продюсерам говоришь «нет», то наталкиваешься на полное непонимание: Домогаров зазнался, набивает себе цену и так далее. Хотя дело не в цене, а в твоем личном ощущении материала. С какой-то поры гонорар для меня перестал быть определяющим фактором. Сколько бы ты ни заработал, все равно потратишь. А вот то, что сыграл на экране, останется навсегда. Поэтому получается, что молчал-молчал и вдруг заговорил. И ты уже скандалист. Впрочем, это имидж, который я себе не создавал – он образовался сам.
– Вы для себя – строгий судья?
– Очень. Сам с собой я веду жесткие разговоры: ни один критик мне такого не скажет.
– А есть вещи, которые вы не можете себе простить?
– Конечно, есть.
– Но ведь это в судьбе каждого человека…
– Просто в жизни творческого человека непременно наступает момент, когда он начинает терять контроль над собой. Так называемая звездная болезнь. И когда спустя много-много лет я этим заболел, то болезнь была задушена в зародыше – благодаря моим родителям. Дело в том, что когда студентом я в филиале Малого театра играл «Преступление и наказание», то, конечно, чувствовал себя гением. После спектакля мы по эскалатору спускались в метро (мама, папа, бабушка и я). и вдруг подошли девчонки: «Можно автограф?» Я расписался, гордо им подмигнул, но в тот же миг получил от отца по затылку. Конечно, в душе он радовался моему успеху, но мое тщеславие его разозлило, он тут же указал мне на место. И вот когда спустя годы звездная болезнь наступила, я вспомнил тот случай, и он мне помог себя перебороть. Впрочем, был еще один случай. По окончании Щепкинского училища передо мной было множество дорог, но я работал (пусть даже в массовке) не где-нибудь, а в Малом театре. И вдруг увидел Михаила Ивановича Жарова в спектакле «Дети Ванюшина». Как он играл! Это было что-то грандиозное. Я тут же понял, что никогда не достигну такой высоты.
– То есть по отношению к Малому театру у вас не было юношеского снобизма: дескать, сегодня так не играют?
– У меня не было. И даже когда в Театре Моссовета я в те же годы посмотрел с балкона «Дальше тишина» с Раневской и Пляттом, то плакал, понимая, что являюсь свидетелем настоящего чуда: так существовать на сцене не сумеет больше никто! Для меня они были боги.
– Кто бы мог подумать, что спустя годы вы тоже выйдете на эту сцену…
– Да, я и сам порой удивляюсь поворотам судьбы.
– И, конечно, я не могу не спросить о ваших чеховских ролях последних лет, вызвавших столько шума. В одном из интервью вы говорили, что вам не симпатична философия Чехова. За это время отношение изменилось?
– Я пришел на «Дядю Ваню» с полным непониманием того, о чем эта пьеса. Но я осознавал, что это моя проблема – чисто человеческая и, кроме того, проблема моего образования. Но когда мы начали репетировать, то благодаря Мастеру (режиссеру Андрею Кончаловскому. – «НИ») для меня постепенно стали открываться глубины чеховской драматургии. «Дядю Ваню» мы играем уже пять лет. Но только в этом сезоне я начал понимать, что такое монологи Астрова с Соней. Через пять лет игры! Например, что он имеет в виду, говоря: «Когда идешь темной ночью по лесу, и если в это время вдали светит огонек, то не замечаешь ни утомления, ни потемок, ни колючих веток». А он просто никого не любит, ничего не ждет и не хочет... Это надо понять и почувствовать вот здесь (показывает на сердце). Кстати, Мастер всякий раз перед спектаклем говорит: «Сегодня играем по-другому». И предлагает новое решение устоявшихся сцен. Таким образом постановка все время развивается. Мы, например, иначе играем финал, чем это было на премьере. И пока такой рост происходит – спектакль будет иметь успех... Мое убеждение, что спектакль, как и человек, рождается, живет и умирает. Приходит время, когда артисты устают от своих персонажей. «Сирано де Бержерак», например, уже не идет. Спасибо театру, что меня услышали и сняли спектакль с репертуара. И дело не в возрасте – этого персонажа можно играть и в 30, и в 50, но энергия этого спектакля уже иссякла.
– Наверное, в этом минус репертуарного театра – один и тот же спектакль может идти долгие годы, поскольку он кассовый и на него ходят…
– Да, но во всем остальном я за репертуарный театр. Все-таки это семья, дисциплина.
– Вернемся к Чехову. Ваш Вершинин в «Трех сестрах» довольно необычный. Манерный, картавит… Этот образ тоже Кончаловский предложил?
– Да, настоял на этом Андрей Сергеевич, ведь обычно Вершинина играют этаким героем, бравым военным, а нам он показался человеком с надломленной судьбой, и отсюда – ломаные интонации: нечто среднее между Виталием Вульфом и Александром Вертинским. Получился такой человек-демагог, у которого есть больные места и их достаточно много. Вспомнить хотя бы его жену, которая травилась четыре раза, но так и не отравилась. Когда Вершинин видит дочерей на пожаре, он произносит фразу, в которой открывается масштабность этой личности. Он говорит, что увидел и подумал, что же еще придется пережить этим девчонкам в жизни… Вообще разговор о том, какая будет жизнь, для Чехова в этой пьесе немаловажный. Об этом говорил и Андрей Сергеевич. Однажды на репетиции он долго-долго делал нам замечания, а потом стал рассказывать судьбу каждого героя. Тебя расстреляют в 1917 году, ты сопьешься в Турции, ты уйдешь с белыми в Константинополь… И так по каждому. Не знаю, как на кого, но на меня это произвело жуткое впечатление: в самом деле, а что с ним будет дальше?
– А лично себе вы такой вопрос задаете: мол, как сложится жизнь?
– С каждым годом все чаще. Но ответа нет. И, конечно, от этого становится только страшнее. Я часто думаю о судьбе. Недавно слушал по радио передачу про Николая II – в очередной раз убедился, что не смог бы стать правителем и вершителем судеб. Но при моей мягкости никто не дождется от меня коленопреклонения.
Актер Александр ДОМОГАРОВ родился 12 июля 1963 года в Москве. В 1984 году окончил Высшее театральное училище имени Щепкина (мастерская Виктора Коршунова). Работал в Малом театре, в Театре Советской армии (ныне – Театр Российской армии), а с 1995 года и по сей день – в труппе Театра Моссовета. Также занят в антрепризных постановках. За роль Вацлава Нижинского в спектакле «Нижинский, сумасшедший божий клоун» в Театре на Малой Бронной награжден премией Фонда Дягилева при ЮНЕСКО. Сыграл почти в восьми десятках кинокартин. Снимался в Польше у Ежи Гофмана в фильме «Огнем и мечом» и в Швеции в картине Эрика Густавсона «Ныряльщик». Наибольшую популярность Домогарову принесли работы в телесериалах «Королева Марго», «Графиня де Монсоро», «Бандитский Петербург» и «Марш Турецкого». Снимался в фильмах «Асса», «Гардемарины 3», «Инди», «Глянец», «Царь» и других.