Нет другого глобуса

В генерации новой российской режиссуры Тимофей Кулябин стоит особняком. Его не слишком интересует сиюминутная актуальность, достаточно быстро переходящая в категорию вчерашнего дня. Но из понятия «современность» он способен вычленить основополагающую доминанту, сгустить ее до предельной концентрации и поместить в этот сгусток современного же человека, устроив ему проверку на прочность.

В соавторы подобного эксперимента обычно берется классик: Шекспир, Лермонтов, Гоголь, Ибсен. И возникает своеобразная «территория заговора». Режиссер досконально, до последней запятой изучивший произведение, обещает не искажать основных авторских смыслов. Автор же, кажется, сам готов подсказать некие экспериментальные ходы и поучаствовать в современных дискуссиях. И для этого, оказывается, вовсе не обязательно приглашать нового драматурга для адаптации хрестоматийной истории.

Ибсеновская Гедда Габлер, аристократка ницшеанского склада ума, некогда задыхалась среди мещанской пошлости, отчаянно тоскуя по утраченной красоте. Сегодня мир перевернулся с ног на голову. Красота срифмовалась с гламурным глянцем, в этом качестве безоговорочно победила и ... утратила смысл. Жилище Тесманов – хайтековский апофеоз благопристойности и достатка: iPad под плазменной панелью, кофемашина в обнимку с соковыжималкой, кожаная мебель в пластиковом антураже столиков и светильников (сценография Олега Головко). Кулябин замыкает в этой комнате весь существующий мир, подвешивает его где-то на высоком этаже (двери лифта открываются прямо в квартиру) и подсвечивает снаружи голубовато-холодным, мертвенным светом.

Этот мир, уставший от собственной сложности, в спектакле Тимофея Кулябина вырабатывает новые условия игры, становящиеся основным принципом человеческого существования. Игра ведется по сериальным канонам с их штампованными масками-амплуа и вызывающей упрощенностью поведения. Тетушка Юлиана (Светлана Плотникова) завывает, картинно заламывая руки. «Культуролог» Тесман (Константин Колесник) глуповато хохочет и поминутно впадает в комичное умиление. Асессор Брак (Андрей Черных) играет в усталого мачо и готов расстегнуть брюки при виде существа любого пола. «Несчастная» Теа (Валерия Кручинина) из жеманства лихо перепрыгивает в хамоватую вульгарность. А вот Левборг (Павел Поляков), человек с мозгами и чувствами, неумело поиграв в добропорядочность, предпочитает погибнуть в пьяном загуле, осознав, что все бессмысленно. Его знаменитая книга, уничтоженная Геддой, как раз об этом. Когда в финале ее пытаются восстановить из черновиков, зачитывая вслух фрагменты, оттуда явно слышатся фразы из Апокалипсиса.

Маски стали лицами. Человечки идеально подходят друг другу, как пазлы в почти сложенной картинке. Один пазл мешает чаемой идиллии – Гедда Габлер (Дарья Емельянова). Единственный живой человек в компании картонных «персонажей». Раскованная полуголая девица с вытатуированными на бедрах пистолетами среди прочих, одетых «комильфо».

Режиссер вряд ли ее идеализирует. Гедда Емельяновой – та еще штучка. Этакая Эмми Уайнхаус, некстати пожелавшая остепениться и не сразу осознавшая, в какой капкан попала. Почему? Да потому что нет другого глобуса. И нет выхода из этого замкнутого мирка. Ближе к финалу Гедда попытается шагнуть в кабину лифта, но рыдающий синхронно со всеми Лифтер (Данил Ляпустин) мягко вытолкнет ее назад и закроет двери.

Тотальная фальшь человеческих отношений в спектакле Кулябина не ведет к социальным приговорам. Скорее – к человеческим. Единожды решившись солгать, Гедда (Емельянова) вдруг полуфальшиво признается в любви к мужу. С отчаянным ожиданием неожиданного результата: а вдруг этот стоящий на голове мир примет нормальное положение? Это ее последний вызов, последняя нелепая попытка «приспособиться». И как удар по лицу – ответный цинично-игривый хохоток Тесмана (Колесника). В брошенном ею «Прекрасно!» явно слышится: «Все, конец!» А тут еще асессор Брак (Черных), осознав собственную власть над независимой Геддой (ведь ее пистолет нашли в кармане у погибшего Левборга, тут уж и отвечать перед законом придется), протягивает ей «чупа-чупс», небрежно бросив: «Соси». И она понимает, что конфетка – лишь прелюдия.

Впрочем, самоубийства Гедды здесь, кажется, никто и не заметил. Ну скорчили кислые мины в ответ на ее очередную истерику. Ну отвернулись от наставленного пистолета, посчитав все это «гормональными» шалостями якобы беременной женщины. А потом за пластиковыми дверьми ванной комнаты раздался такой негромкий выстрел, что никто и головы не повернул. Да и зачем? Шоу должно продолжаться, тем более без «человеческих помех».