Безмолвие и безвременье

Либретто «Бориса Годунова» написано Мусоргским не только по трагедии Пушкина, но и по «Истории государства Российского» Карамзина. В государстве же Российском во все времена грубо попиралось личное, и если оценивать происходящие события не с точки зрения «государственника», а через индивида, который, как известно, «времена не выбирает», жизнь этому индивиду предопределена в высшей мере безрадостная. Свободный от иллюзий и штампов о благостном 1913-м, о реформах Столыпина (которые, как нас старательно убеждают, должны были сотворить настоящие чудеса, если бы жизнь премьера не оборвала пуля Дмитрия Богрова), следуя за Гербертом Уэллсом с его «Россией во мгле», Грэм Вик ухватывает самую суть. И не путает причины со следствием: все, что «не случилось», случиться и не могло.

Царящий на подмостках хаос времен – советский герб и роскошный иконостас, царский скипетр и тетки-«челночницы» начала перестройки, безжалостный ОМОН и горы трупов, отсылающие одновременно и к Новочеркасскому расстрелу 1962-го, и к Кровавому воскресенью – словно разбросанные пазлы, которые, как ни примеривай, сложатся в одну и ту же картинку. Выбор для постановки первой редакции оперы (1869), которую, пытаясь уйти от традиционных оперных канонов, Мусоргский сконструировал и обозначил как «музыкальное представление» и где драматургия выстроена вокруг образа Руси и образа Бориса, позволяет максимально сфокусироваться на психологической подоплеке взаимоотношений народа (который, как известно, безмолвствует) и власти.

Грузный и усталый Борис (Николай Путилин) движется с исступленной безысходностью по незримому лабиринту, прекрасно осознавая, что выхода из него нет. Охватывающий его почти первобытный ужас, бесконечная рефлексия и фатальная неспособность что-либо изменить становятся и сущностным отражением его подданных – запуганных, суетящихся, безликих. Пронзительны образы детей Бориса. С первого появления на сцене хрупкой, почти бесплотной Ксении (Элеонора Виндау) и глубоко погруженного в себя Федора (Константин Ефимов) чувствуется их обреченность: то, что будут безжалостно сметены они в свой черед как игрушечные солдатики в неведомой битве. Неизбежность и неизменность становятся главной подоплекой спектакля, в котором действие, сценография и музыка спаяны в единое целое. На этом фоне хрестоматийное: «Нельзя молиться за царя-ирода» из уст выведенного в образе обкурившегося хиппи Юродивого (Андрей Попов) звучит приговором не персонально Борису, а любой нелегитимной власти и попутно народу, который, как известно, всегда достоин своего правительства.