Писатель Гильермо Арриага

– Господин Арриага, вы всегда были поэтом Мексики, обращающим внимание читателя на каждую деталь. Что заставило вас обратиться к языку кино?

– Прежде всего я рассказчик и, рассказывая историю, всегда выбираю наиболее удачный способ: короткий рассказ, роман или фильм. Я не хочу ограничивать себя каким-то одним единожды и навсегда выбранным инструментарием. Я вовсе не собираюсь бросать книги. Напротив, в ближайшее время меня должны перевести на русский язык, и для меня это очень важно, – это как открыть дверь в новую, совершенно незнакомую тебе, бесконечно другую страну. Трудно даже представить себе, что русские люди читают все эти истории, которые я написал...Впрочем, вернусь к вопросу. Разумеется, между текстом и визуальным рядом – большая разница, это совершенно разные техники, и мне пришлось осваивать много новых приемов. Например, в кино практически невозможно вести рассказ от первого лица. В книге у тебя всегда есть выбор, но в кино рассказ с самого начала идет от третьего лица. Есть, конечно, закадровый голос, но он может лишь комментировать. Кинематограф с этой точки зрения всегда объективен, всегда отстранен, – в него нельзя вжиться, как в роман.

– Обратившись к кинематографу, вы перепробовали, кажется, все жанры. Что из всего этого разнообразия больше подходит для ваших целей?

– Ну это зависит от многих причин. Мне интересно передать дух моей страны, уникальную атмосферу, пейзажи, характеры. Знаете, говорят, лучшие книги передают запах и тепло, – так и с кино. Короткометражка в этом плане похожа на короткий рассказ или даже стихотворение, тогда как большой фильм – это своего рода роман, во всяком случае, законы их существования очень похожи. Иногда лучше подходит короткий метр: у тебя очень мало места, чтобы создать очень сильную эмоцию, ты вынужден торопиться и сразу, с самого начала создавать напряжение и ни в коем случае не ослаблять его. Другое дело – полнометражная картина или роман. У тебя много времени: ты можешь играть с сюжетом, развивать его, уделять внимание деталям и пейзажу, можно играть с напряжением, то ослабляя, то нагнетая его.

– Но на данный момент, что вам интереснее?

– Полнометражный фильм, конечно! Понимаете, это не просто то же, что написать роман, это целое приключение. У тебя несколько месяцев и группа людей, которые согласились с тобой работать. Вы вместе едете в какое-то место, которое вам интересно, ищете определенный типаж, людей, которые вам нужны, уговариваете их сниматься. Вы переживаете весь фильм, которые вы снимаете, на собственной шкуре.

– Кстати, для чего вы используете непрофессиональных актеров?

– Попробую объяснить. Вот, скажем, национальное телевидение «Ацтека» предложило мне и еще нескольким режиссерам снять короткометражки к столетнему юбилею революции и двухсотлетнему юбилею независимости Мексики; я снял «Колодец». Это 8-минутная история: 1914 год, дети, чьи родители погибли во время революции, оказываются на попечении бабушки с дедушкой. Один из детей падает в колодец, он тяжело ранен. Дед не может достать его, и двое других детей отправляются искать помощи и сталкиваются с отрядом революционеров, но те просто рекрутируют их и забирают с собой. Отчаявшийся дед берет ружье, чтобы положить конец мучениям внука. У меня всего 8 минут, и чтобы история не стала глупой и банальной, а выглядела по-настоящему сильной, – она должна быть правдивой. Мне нужно было, чтобы каждый сантиметр кожи пожилого мексиканского фермера был пропитан годами солнца и пыли. Чтобы когда он кричит – это был крик, который он сдерживал десятилетиями, настоящий крик боли, отчаяния. Конечно, актеру, пусть даже самому талантливому, не удастся выглядеть так, потому что здесь, в этом примере, требуется не игра, пусть даже самая гениальная, а просто жизнь.

– Раз уж вы вспомнили о двух этих юбилеях – независимости и революции, что они значат лично для вас?

– Это сложно... Понимаете, страна – это концепт, ее не существует на самом деле. Понятие нации очень молодо, оно возникло не раньше, чем тысячелетие назад, а с точки зрения человеческой истории – это один миг. Страна – это условное образование с границами, за которое люди готовы отдавать свою жизнь. Мексика появилась совсем недавно, в 1810 году, потом появилась как бы заново в 1910-м, и вот сейчас 2010-й – время подумать: где мы? Кто мы? Куда мы хотим идти и кем мы хотим быть? Мексика сейчас на распутье; нам столько всего нужно решить для себя, во всех областях. Аборты, однополые браки, легализация марихуаны, распределение бюджета, столько всего еще – нам нужно выбрать собственную позицию практически во всем.

– Одна из теорий социологии гласит, что патриотизм – это искусственно созданное понятие, сформулированное, чтобы заставить людей сражаться и умирать за определенные идеи. Вы сами – патриот?

– Я? Пожалуй, да. Я патриот, но не страны, а идеи страны. В этой стране есть столько любви, нежности и тепла, столько оптимизма – пусть все и не так заметно. В этих людях, которые готовы пустить вас домой и поставить на стол все, что у них есть. Люди здесь одни из самых противоречивых в мире: они грубее и естественнее, чем в других местах, их чувства обнажены, сами они прямодушны и просты. Я люблю свой штат, и я рад, что вырос в не очень религиозном штате, я люблю эту культуру, людей, природу – всю эту совокупность, которая составляет идею страны идею Мексики.

– Что для вас квинтэссенция Мексики?

– Ее противоречивость. Думаю, это в какой-то степени сближает ее с Россией. Россия столь же непредсказуема, как Мексика.