Тело в шляпе

В «Весне» с ее новаторской музыкой танец вывернул изнанку представления о границах балета. Прежде, до «Весны», в классическом танце, тело стремилось в воздух или чертило геометрически выверенные, канонические па. Тело выражало романтику и идеальность и говорило не столько о себе, сколько о бессмертной душе. В легендарной постановке Вацлава Нижинского, где главным стало земное притяжение и дух первобытной архаики, человек как будто вспомнил, что тело имеет собственные права и иную выразительность, оно не всегда прекрасно, как и человеческая душа далеко не всегда лучезарна. Акрам Хан воспроизвел этот же пластический сценарий, хотя от Стравинского отказался. Саундтрек к спектаклю, показанному на фестивале «Территория», сочинили три современных композитора.

Стравинский не раз рассказывал, что его музыка ему снилась. И Акрам Хан делает балет-сон, называя его ITMOI (In The Mind of Igor), «в сознании Игоря». Отсюда всего шаг до расхожих представлений о коллективном бессознательном и архетипах Юнга, подсознании по Фрейду и ночном сюрреализме Сальвадора Дали. Ничего из перечисленного Акрам Хан не упустил, присовокупив еще знания о первобытных верованиях: культ звериных предков, например. Единственное, чего зрителю ITMOI не дано, это бурного стресса, подобного первой «Весне священной» Нижинского. Ибо, несмотря на заявления автора о необузданности разума и воображения, несмотря на броский танец интернациональной команды исполнителей, балет вполне рассудочен. Там, где Нижинский и Стравинский яростно переживали, Акрам Хан исследует. Можно сказать «всего лишь исследует», можно восхититься потребностью анализа, пусть довольно предсказуемого. Кому что близко.

Что именно изучал автор? «Разрушение гармонии» и «драму, состоящую из отдельных частей, вокруг обряда жертвоприношения», а заодно – разлад человека с самим собой, «яростное неприятие обычаев, смерть тела и зарождение новой жизни в душе». Организаторы перестраховались и дали ярлык «зрителям старше 18 лет» вполне целомудренному зрелищу: из «разнузданного» тут – наполовину обнаженная женская грудь. Специалист по индийскому танцу катхак, знаток разных стилей танца, от испанского фламенко до японского буто, Акрам Хан смешал и применил это в своем балете, как и элементы брейка, и азы акробатики. Какой именно обряд, какого рода жертвоприношение на сцене – автора не интересует и если при созерцании камлания у вас возник вопрос типа «домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?», это неправильно. Тут ритуал во славу ритуала. Под рык, бормотание и дым, под призрачный свет и невнятный шепот, под звук гонга и лирическую скрипку длится обобщенно-условное действие. Есть некая жрица (или богиня?) в белом кринолине и огромной причудливой шляпе, медленно плывущая по сцене. Если ее кисти не сложены в специальном «индийском» жесте, то она сыпет белый порошок на голову некой девушки, или беззвучно кричит, распяливая рот на набеленном лице, или заполучает себе под юбку очередную жертву. Кстати, ее юбка – как панцирь черепахи или раковина улитки, под кринолином кипит своя тайная жизнь. Есть и бормочущий, экстатически кривляющийся помощник жрицы в черной хламиде. Есть некий тираноборец, пафосно возражающий, он же – жертва, которую в финале бичует веревками ошалелая, зомбированная толпа. Учитывая, что в выпеваемых при этом текстах слышится Kirie eleison (слова из европейской мессы), здесь, очевидно, намек и на христианскую жертву. По сцене на четвереньках бродит существо с длинными острыми рогами (танцовщик подражает мягкому кошачьему ходу). После череды ложных финалов (обряд безграничен, вся наша жизнь – скопление обрядов) некая пара сжимается в объятиях. А девушка с порошком в волосах, пройдя инициацию, примет от жрицы ее грандиозную шляпу. И станет следующей властительницей дум.