Актер Михаил Державин

– Михаил Михайлович, когда вы впервые услышали слово «Турандот»?

– Я слышал ее имя с самого рождения. В спектакле «Принцесса Турандот» играл мой папа. Он работал в Театре Вахтангова и приходил играть в теннис во дворе дома в Большом Левшинском переулке, где сначала жили актеры-вахтанговцы. Там он познакомился с моей мамой, жившей по соседству, они полюбили друг друга, поженились, и в 1936 году появился на свет я. А вскоре родители переехали в новый дом в Большом Николо-Песковском переулке. В этом доме жили Цецилия Львовна Мансурова – первая исполнительница роли Турандот, Борис Васильевич Щукин, Рубен Николаевич Симонов и другие артисты, участвовавшие в первой версии «Турандот». Некоторые из них успели даже поработать с Евгением Багратионовичем Вахтанговым. Я с детства запомнил необычное слово «Турандот», потом догадался, что это имя прекрасной принцессы, и вскоре увидел спектакль. Мне хотелось поскорее вырасти и стать артистом, чтобы играть на сцене с этими прекрасными женщинами. А папа был против: ему хотелось, чтобы я был художником.

– Вы хорошо рисовали?

– Неплохо, но ничего выдающегося в этом не было. Я не послушался отца и, окончив школу, пошел в соседний подъезд, в Театральное училище имени Щукина, и учился у актеров «Турандот». После войны это слово снова зазвучало в нашем доме: появилась вторая редакция спектакля. Юлия Константиновна Борисова играла в новой версии Турандот, Василий Лановой – Калафа. Потом появились третья версия, четвертая. Я их все смотрел. Надеюсь посмотреть и новый вариант спектакля. Слышал, что сейчас ищут для него новую Турандот. Так что я зритель этого спектакля с почти 70-летним стажем. За это время Большой Николо-Песковский переулок, где я живу, успел побывать улицей Вахтангова, а потом ему вернули историческое название.

– Переименованием улиц у нас занимаются нередко и по сей день. Как вы к этому относитесь?

– Знаете, мой друг Евгений Радомысленский рассказывал, что его папа, Веньямин Захарович Радомысленский, как-то спросил у Станиславского: «Константин Сергеевич, вам приятно, что Леонтьевский переулок переименовали в улицу Станиславского?» А тот ответил: «Приятно, конечно, но как-то неловко: Леонтьев был моим дядей». Можно было назвать именем Вахтангова улицу в новом районе. Тогда не пришлось бы переименовывать.

– Вы всю жизнь живете в центре…

– …и он меняется на моих глазах. Все мои детские воспоминания сломали, причем в буквальном смысле этого слова. Там, где сейчас магазин «Юпитер» и Новый Арбат, была знаменитая Собачья площадка – площадь с очаровательными особняками. Улицы Большая и Малая Молчановка выходили к Новинскому бульвару и пересекали Садовое кольцо. Напротив моего дома, там, где сейчас стоит клуб «Дежавю» (раньше он назывался то ли «Желтый гиппопотам», то ли «Мятный носорог»), был парк с потрясающим особняком. В одной из его квартир жил с родителями мой друг Валентин Никулин, будущий артист театра «Современник», а до него – какие-то богатеи: в доме были зеркальные потолки, отделанные позолотой, роскошные люстры. Все к чертовой матери сломали и построили на месте прекрасных домов серый, бездарный проспект... Наверное, нужно было сделать улицу, по которой вождям удобно было бы ездить из Кремля сначала на Ближнюю дачу, а теперь на Рублевку. Но, на мой взгляд, эти серые дома пора реконструировать. Мечтаю, что когда-нибудь под Новым Арбатом сделают туннель для машин, а сверху по сохранившимся фотографиям восстановят старые улицы Арбата.

– Раз уж мы стали вспоминать о прошлом, скажите, почему у вашего друга Александра Ширвиндта в молодости было прозвище Маска?

– Шура – человек с колоссальным чувством юмора, но он на сцене всегда был предельно серьезен. Андрей Миронов иногда терял серьез, а Шура железно его сохранял. Даже если все вокруг хохотали. Может быть, поэтому его и прозвали Маска.

– А какое прозвище было у вас?

– В молодости меня называли Держик. Такое доброе, безобидное существо: ни за что не укусит, поддержит, если надо.

– У вас сейчас уникальная ситуация: лучший друг руководит Театром сатиры, где вы работаете. Можно попросить у него любую роль.

– Никогда этого не сделаю. Мне всегда было интересно сыграть роль, которую мне предлагали, в которой меня видели режиссеры. Например, у Валентина Николаевича Плучека я играл Епиходова в «Вишневом саде», Скалозуба в «Горе от ума», Бобчинского. Представляете, какой диапазон? Мне всегда было интересно играть в спектаклях разных жанров. Думаю, что актеру не стоит бороться за роль.

– Вы согласны с тем, что театр – это террариум единомышленников?

– Такое бывает на любой работе. Не только в театрах, но и в министерствах и даже в домоуправлениях. А бывают потрясающе дружные коллективы. В Театре сатиры, к счастью, никогда не было ни зависти, ни интриг.

– Вы, как и любой известный актер, появляетесь в антрепризах. Но в то же время антрепризы часто подвергаются критике. Как вы относитесь к этому жанру?

– Прекрасно! Обычно все зависит от первого опыта: столкнешься с какой-нибудь халтурой, и сразу хочется все бросить. А у меня с самого начала все было отлично: я сыграл в спектакле Леонида Трушкина «Чествование», где моими партнершами были Людмила Гурченко, Любовь Полищук, Вера Алентова. С тех пор слово «антреприза» для меня не бранное. Недавно сыграл князя Пантиашвили в антрепризном спектакле «Ханума» по пьесе Цагарелли. Много лет назад ее ставил Товстоногов.

– А кто играет Хануму?

– Моя супруга, Роксана Бабаян. А слугу Акопа – Дмитрий Харатьян. В нашей работе участвует сборная команда лучших актеров, среди них Людмила Чурсина, Ольга Волкова. Это музыкальный спектакль. Мы сохранили музыку, написанную Гией Канчели для Товстоногова, но Владимир Матецкий сделал новую, более современную оркестровку. Один из переводчиков пьесы, Рацер, приезжал из Германии посмотреть спектакль и остался доволен. Наши герои говорят с небольшим тбилисским акцентом. Мы его специально не подчеркиваем, но он существует, придавая «Хануме» легкий восточный колорит.

– Для Роксаны это первая театральная роль?

– Первая. Она много снималась в кино, но ни разу не играла в театре.

– Вы помогали ей репетировать?

– А как же! У нас в спектакле немало совместных сцен.

– Что ей было труднее всего сыграть?

– Ханума – сложная роль даже для актрисы, уже немало сыгравшей в театре. А у Роксаны совсем не было опыта. Она умеет держать зал, выступала на сцене с сольными концертными программами, но в театральном спектакле ситуация на сцене все время меняется, Ханума должна импровизировать, точно реагировать на происходящее вокруг. Но Роксана – молодец. Она отлично все сыграла и спела.

– Талантливые актеры вашего поколения, как правило, люди обаятельные, харизматичные. Можно ли этому научиться? Почему у молодых актеров-звезд нет такого обаяния?

– Мне кажется, что тогда люди жили совсем в другом ритме. От этого очень многое зависит. Сейчас актеры стараются как можно скорее выпустить спектакль. Им с первой минуты репетиций все ясно, никто не сомневается: главное – запомнить свои слова и мизансцены, и уже можно выходить на зрителя. А мне, например, было интересно подумать, подержать паузу, поучиться у мастеров. Я в детстве и в юности посмотрел массу спектаклей. Знаете, когда я был мальчишкой, Малый и Вахтанговский театры устраивали обменные гастроли: актеры Малого играли в здании Театра Вахтангова, а вахтанговцы – в Доме Островского на Театральной площади. Мне кажется, что сейчас из-за спешки даже любовные и сексуальные сцены получаются бездарно.

– Что вы имеете в виду?

– Когда я репетировал «Тартюфа», которого ставил в Театре сатиры Антуан Витез, тогдашний руководитель «Комеди Франсез», мы дошли до сцены любовного объяснения Эльмиры и Тартюфа. Эльмира – Татьяна Васильева, одетая в платье с глубоким вырезом, сидела в кресле, а я, Тартюф, подходил к ней со спины и начинал монолог: «Любовь, влекущая наш дух к красотам вечным, не гасит в нас любви к красотам быстротечным», медленно приближая руки к ее груди. Витез сказал мне тогда: «Мишель (он прекрасно говорил по-русски)… Мишель, заканчивая монолог, подноси руки к ее груди, но не прикасайся. Потому что если ты прикоснешься, нужно укладывать ее в постель и закрывать занавес. Оставь руки на весу, пусть зритель додумывает, что произошло дальше». Сейчас публике нечего додумывать: актрису на сцене разденут, положат в постель и покажут, как ее трахают. И никакого эффекта. Недоговоренность всегда действует гораздо сильнее.

– Разговариваете ли вы дома о работе?

– Да, довольно часто. В нашем доме двумя этажами ниже живет мой племянник Миша, артист Театра сатиры. У него собираются молодые ребята: его друзья, актеры разных театров и выпускники театральных училищ. Они часто зовут меня, рассказывают, как играют, репетируют. Иногда приносят посмотреть кассеты с записями своих спектаклей или фильмов. Не как какому-то мэтру, чье мнение непререкаемо, а как коллеге, который может что-то посоветовать. Иногда наши разговоры плавно переходят в застолье.

– Почему вы не снимаетесь в сериалах?

– В одном я сейчас снимаюсь. Это многосерийный фильм, который снимают уже третий год, хотя название для него еще не придумано. Он рассказывает об уникальном случае, который произошел сразу после окончания Великой Отечественной войны. В Африке возникла сильная вспышка лихорадки Эбола, от нее погибло много людей, и объединенная команда врачей из США, Англии, России и Германии стала бороться с этой лихорадкой и победила ее. Я играю русского врача. А Африку изображают в Подмосковье: роль африканской пустыни досталась песчаным карьерам под Москвой. Кстати, в свое время я уже побил «сериальный рекорд»: снялся в 140 сериях «Кабачка «13 стульев».