Posted 4 декабря 2003,, 21:00

Published 4 декабря 2003,, 21:00

Modified 8 марта, 09:49

Updated 8 марта, 09:49

Наивно и радостно

Наивно и радостно

4 декабря 2003, 21:00
Сегодня в Москве спектаклем Адольфа Шапиро «Отцы и дети» (таллинский Городской театр) завершается международный фестиваль «Балтийский дом». Главным сюрпризом этого театрального смотра стал безоговорочный триумф литовских режиссеров, показавших свои лучшие спектакли.

За годы, которые существует фестиваль «Балтийский дом», стало понятно, что ось европейского театрального напряжения проходит где-то между Литвой и Петербургом. Если быть точнее – между вильнюсским театром Эймунтаса Някрошюса «Мено Фортас» и Санкт-Петербургским Малым драматическим театром – Театром Европы Льва Додина.

Историки искусства хорошо знают этот феномен: наиболее плодоносное цветение какого-либо стиля часто происходит на окраинах империи. Небольшая по размерам Прибалтика постепенно стала театральным центром, где группируются наиболее интересные режиссерские имена и театральные коллективы. В Латвии работает Алвис Херманис, показавший на этот раз в Москве своего занятно придуманного и скучно разыгранного «Ревизора». В Эстонии есть Эльмо Нюганен и его театр, который привез спектакль Адольфа Шапиро «Отцы и дети». Наконец, Литва – целое созвездие имен: Римас Туминас, Йонас Вайткус. Признанный лидер современного театра Эймунтас Някрошюс часто подчеркивает свою связь с русской театральной школой, заявляя: «Ну нельзя актеру, режиссеру не знать Станиславского. Как пианисту – не знать гамм, а художнику – анатомию».

В своих «Временах года Донелайтиса» (по поэме литовского классика XVIII века) Някрошюс обратился к традиционному этюдному способу работы с текстом. «Времена года» соотносятся с другими театральными постановками примерно как стихотворение с прозой: другие монтажные связи, иная метафорическая природа, сцепление образов не через логику, а через рифму, развитие, подчиняющееся внутренним требованиям размера и ритма. Человек здесь растворен в мире, существуя на равных с птичьими криками, грозой, завываниями ветра, сменой освещения. Герои спектакля, которых играют молодые актеры «Мено Фортаса», здесь не столько «персонажи» в привычном смысле слова, сколько фигуры речи. Череда разнообразных этюдов создает свой порядок движения образов, западающих в память точно так же, как на всю жизнь врезаются в нее строки поэта. Маленькое чучелко с руками-палками тщетно пытается дотянуться до щедро выданного ему блина: тянет губы, пытается согнуть негнущиеся руки, гипнотизирует блинчик глазами… Составив два стула, парень взбирается на спинку, сует ноги в веревочные стремена – поскакали. На стулья, расставленные вокруг, улеглись восемь остальных актеров и, перебирая в воздухе ногами и руками, кинулись в погоню. Вот тебе и догоняющая волчья стая… Женщина поцеловала руку мужчины, и вот он уже держит эту руку чуть на отлете как некую драгоценность, боится к ней прикоснуться, стереть летучие следы поцелуя…

Театр у Някрошюса рождается и растет из чего попало. Доски, деревянный стол, стулья, скамьи, камни, кирпичи, гвозди, колотушки, молоток, веревки, белая длинная фата, блины, блюдо с землей, швейная машинка, нитки, свеча, сухое дерево, деревянные заготовки для лучины, кусок стекла. Каждый предмет будет иметь свой сюжет, свои метаморфозы. Веревки, взлетев в небо, станут грозой. Палочки лучины рассыплются по сцене сухими осенними листьями, и усталый человек долго будет гонять их, разметывая в разные стороны. Человек, надевающий на себя одну одежку поверх другой, обозначит приход осенних холодов. Кусок стекла, подвешенный на веревочной петле, просигнализирует начало весны солнечными зайчиками, разбежавшимися по зрительному залу.

Наивная радостная простота приемов сочетается с изощренным изобразительным мастерством, мастерством свето- и звукописи. Някрошюс не иллюстрирует текст Донелайтиса. Если принять утверждение, что стихотворение – это не только черные строчки текста, но и белые пропуски между слов, то можно сказать, что Някрошюс оживляет именно это пространство между словами, располагая свой спектакль как бы на полях поэмы Донелайтиса (или превращая поэму в строчки на полях своего сценического текста). Поразительно, что из нашей усталой действительности можно сотворить такой чистый, настоящий, радостный и невыносимый мир.

И рядом с ним постановки питерских режиссеров «среднего поколения», представленного на фестивале именами Анатолия Праудина, Виктора Крамера, Андрея Могучего, Игоря Коняева, смотрелись на удивление аморфными и безжизненными. Огорчали отсутствием новизны идей, приемов, методов. С огорчением приходится констатировать, что питерские режиссеры (еще недавно называемые главной надеждой нашей сцены) находятся далеко не на пике формы.

Единственное, что реабилитировало питерскую школу, так это «Жизнь Ильи Ильича», где роль Обломова играл Петр Семак, актер Малого драматического театра – Театра Европы. Глядя на его исполнение, можно было понять Немировича-Данченко, уверявшего, что весь механизм театра, все его службы существуют для того, чтобы актер на сцене произнес всего несколько слов, а за ними раскрылись бездны.

"