Благословение для юродивых

Матушка-императрица вздыхает в спектакле Александринки: «Почему на Руси так любят юродивых?» Поди ответь! Тут и зависть: богатого – к бедному, обутого – к босому, любимца – к отщепенцу. Тут и сострадание, и страх, и тяготение, и невозможность. Тут и тяга к освобождению от всяческих пут: сословных, родственных, а главное – стеснительных пут разума и долга. Стать птицей небесной в руках Отца, жить одним сердцем, ничем не стесняемым. Только избранным дан это путь. Хотя каждый человек в минуту горя и рвется: сбросить путы, уйти из дому, раствориться в мире, стать травой, насекомым. Или, как рекомендуется Ксения блаженная: «Я – тварь Божья».

Сильный, волевой, умелый строитель жизни, Валерий Фокин часто обращается в своих постановках к простецам, которые опустились на самое дно жизни, и, может, именно оттого им так легко нащупать щеколду на двери Гефсиманского сада: будь то жалкий переписчик Башмачкин, превратившийся в таракана Грегор Замза или жена Ксения, ради спасения души супруга решившаяся на подвиг юродства во Христе.

Кажется, что именно интерес к фигуре блаженной Ксении Петербургской и определил выбор пьесы драматурга из Тольятти Вадима Леванова. Похоже, что в этот раз Валерий Фокин сознательно отступил от постулата, что в искусстве важнее «что», а не «как». Отступившись, он проиграл в целостности и художественности постановки («Ксении. Истории любви» как сценическому созданию далеко до «Живого трупа» или «Женитьбы»). Но выиграл в чем-то более важном: прикоснулся к болевому нерву современного человека, занятого построением своего благополучия. С большой сцены Александринки рассказали историю дурочки, отдавшей всю свою жизнь без остатка, чтобы спасти душу любимого.

Все ускоряются и ускоряются шаги только что овдовевшей Ксении, кружащей по сцене. И вот она выбегает в шинели мужа: «Андрей Федорович не умер! Это жена его, Ксенюшка, померла!» Исхудавшее тело, стриженая голова, огромные голубые мучительные глаза смотрят неотрывно в зрительный зал – Янина Лакоба в роли Ксении заставляет вспомнить Таню Теткину – Инну Чурикову в фильме «В огне брода нет». Сходство не только внешнее. Моментами кажется, что ты видишь, как сердце стучит о ребра грудной клетки.

Художник Александр Боровский распахнул сцену Александринки вглубь и вширь, выстроив движущуюся трехпролетную арку с колоколами и отгородив зеркало сцены лентой воды. Иногда в действие пьесы вмешивается дождь, чья дробь корреспондирует с холодными музыкальными композициями Александра Бакши. Капли стекают по обшлагам мужниной офицерской шинели. Перед почти неотрывно находящейся на авансцене Ксенией проходит вереница разнообразнейших персонажей.

Драматург пытается не только рассказать земную жизнь святой, но и ее посмертную судьбу. Пьеса разбита на разножанровые и не стыкующиеся между собой эпизоды (или как их предпочитает называть драматург – «клеймы»). Вот пьяница пытается залезть Ксении под рубаху. А вот она обличает попа-мздоимца и прелюбодейку-попадью. Помогает убогим калекам: слепому и безногому. Смеющиеся над святой оголтелые сорванцы и охальники XVIII века сменяются такими же оголтелыми паломницами века XXI. Мальчишки дразнят святую ее мужской одеждой и интересуются, что именно у нее под юбкой.

Группа паломниц во главе с теткой-экскурсоводом дисциплинированно покупает свечки и иконки, оставляя записки с просьбами у часовенки. Текст балансирует на грани вкуса, а иногда и переступает эту грань. Скажем, вся сцена, где Ксения плачет над очередью родственников с передачами для заключенных у питерских «Крестов» 1937 года. Или эпизод, где она от лица мужа утешает его плачущую любовницу Катю (Анна Большакова), ставшую проституткой: «Любишь свою Катеньку?» – «Люблю!»

Но фальшивые слова и иллюстративные положения здесь соединены с нотами неподдельной боли. В финале Ксения беседует со Смертью в облике величавого Старика (Николай Мартон), пытаясь выяснить, почему же Смерть не пришла, когда ее звали? Почему пришлось ждать такую долгую жизнь? И, наконец, – главное, – встретится ли она там, за земным пределом, с возлюбленным супругом? Ради чего и превратила всю свою жизнь в горящую на ветру свечу.

Бывает, что после вполне удачного спектакля ты вдруг понимаешь, что перестаешь уважать его создателей. Даже не принимая эстетических законов, по которым выстроена постановка Валерия Фокина, ты откликаешься на ту нравственную основу, без которой любое искусство становится погремушкой.