Богдан Ступка

– Богдан Сильвестрович, всю предвыборную кампанию вы провели вне своей страны. Как вам происходящее сейчас на Украине?

– Мне бы не хотелось лезть в политику.

– Но вас не расстраивает, что вы так мало бываете на родине?

– Я всегда чувствовал себя человеком мира. Мои корни здесь, но я живу везде. Я поездил-посмотрел, как живут мои бывшие соотечественники-эмигранты за рубежом, и мне стало грустно. Они держатся обособленно, стайками, не входят в общество – будь то во Франции или в Америке. У них какой-то свой колхоз. А я себя не хочу ощущать колхозником. Да, я спокойно себя чувствую и в Америке, и в России, но никогда не забываю, что мои корни здесь, на Украине. Если мои корни подрезать – не знаю, что будет. Я могу засохнуть без родины. Поэтому стараюсь сюда вырываться хотя бы раз в месяц – сейчас вот прилетел на один день и опять уезжаю – на съемки. Я снимаюсь в проекте молодого режиссера Романа Кочанова. Картина называется «Взять Тарантино». Это пародия. Съемки проходят в Москве, в Крыму и в Лос-Анджелесе. Там я сменил амплуа. После недавно вышедших драм «Водитель для Веры» Павла Чухрая и «Свои» Дмитрия Месхиева, где роли у меня были сугубо трагические, я играю комедию. Просто хочу отойти от драматизма.

– Как вам кажется, два больших проекта у русских режиссеров, о которых вы упомянули, вернули ли они актера Богдана Ступку россиянам, ведь много лет мы о вас практически ничего не знали?

– Безусловно. Ведь как получилось? До 1990 года я очень много снимался в Москве: были и «Дети солнца», и «Николай Вавилов», и «Солдаты свободы», и «Самый последний день», и много чего еще. А потом у меня случился грандиозный, мягко говоря, перерыв. Ни у вас не снимали кино, ни у нас. Не было ни гроша, да вдруг – две картины, обе – у замечательных режиссеров. А в ближайшее время я собираюсь работать в совместном российско-украинском проекте – в картине Киры Муратовой по сценарию Ренаты Литвиновой. Там пожилой человек хочет любви. По-моему, это замечательно, и это так прекрасно ложится на мой возраст! Мне так понравился сценарий! Я сразу позвонил Кире, чтобы высказать свое восхищение. А Кира ответила: «А я думала, что вам не понравится». Я ее заверил, что это как будто специально для меня написано, хотя подойдет и для любого мужчины в возрасте. Это типичная история про «седина в бороду, бес – в ребро». Съемки начинаются где-то сразу после Нового года.

– Фестивалю «Молодость» уже 34 года. Сколько раз вы были его участником?

– Четыре раза я открывал его в качестве министра культуры Украины, четыре раза – как президент фестиваля. И уже в третий раз фестиваль открывался картиной с моим участием. В позапрошлом году это был фильм Ежи Гофмана «Огнем и мечом», в прошлом – тоже Ежи Гофмана «Старая басня». А в этом году фильмом-открытием стали «Свои» Дмитрия Месхиева. Но на этом, наверное, все. Бог троицу любит.

– Как вам кажется, «Молодость» имеет вес на международном фестивальном рынке?

– Прежде всего это крупнейший форум Украины. Но и один из лучших фестивалей в мире. Во всяком случае, среди молодежи. Мне кажется, в свое время очень точно было выбрано направление фестиваля. Ведь что такое молодость? Это большое счастье. Это великий шанс. Не каждый может им правильно распорядиться. Не каждый может найти свою тему, особенно в искусстве. Но молодость рискует, молодость авантюрна, поэтому всегда именно благодаря молодым в кино происходят реформы, «новые волны» и т.д. Я думаю, именно в этом и заключается смысл проведения этого кинофестиваля: молодежь приезжает показать себя, пообщаться с другими людьми, посетить мастер-классы. Все это имеет огромное значение. Особенно для Украины, где отсутствует своя киношкола.

– А вы помните, чтобы «Молодость» открыла миру чье-то имя?

– Да, безусловно. Здесь дебютировали Вадим Абдрашитов и Алла Сурикова, Константин Лопушанский и Нана Джорджадзе, Франсуа Озон и Том Тыквер. Из недавних триумфаторов – мой соотечественник Олесь Санин, который сделал фильм «Мамай». В прошлом году он был номинирован на «Оскар».

– Только в эти дни вам впервые полностью удалось посмотреть картину «Свои», какие впечатления?

– У меня субъективное мнение, потому что я в ней снимался. На самом просмотре я столкнулся с такими же ощущениями, как на премьера фильма «Водитель для Веры» – я прожил все еще раз: и жизнь своего героя, и, собственно, сам съемочный процесс. Я вжимался в кресло, у меня потели руки, я дрожал. Я вспомнил съемки: эти болота, комарье, трудности. У меня ведь сначала было не очень приятное ощущение от работы с Месхиевым: я думал, куда я попал? Зачем согласился? Мне дали этот винчестер (как я называю его – «винчестер юнайтед»). Месхиев с Хабенским и Гармашом снимали вместе пять картин, дружат, а тут – я как-то сбоку припеку. Такое начало было сложное – куда-то мы все бежали, отстреливались, кувыркались, в болоте по пояс. Потом я встал в этом лесу, облокотился на эту винтовку и подумал: «Богдан, зачем тебе это?». И тут на просмотре я понял – все это было не напрасным. Мне кажется, главное, что удалось Месхиеву – показать войну в полной ее абсурдности. И я плакал. Честно. Да, вот такой я смешной и сентиментальный! Я индийское кино люблю, смотрю его и плачу! Там нет убийств, только поют и танцуют, но все равно – плакать хочется, так хорошо! Моя партнерша по театру, Наташа Лотоцкая, всегда надо мной смеется: «Разве можно, Ступка, плакать на индийских фильмах?».

– А вы сами помните Великую Отечественную войну?

– В 1944 году мне было всего три года, но я все помню. Если человек живет нормальной жизнью, без экстремальных ситуаций, то он не помнит, что было в три годика. А я помню все. Я видел повешенных, трупы солдатиков. Я помню, как наш дом горел: бомба упала. Мы только вышли из него, мамы не было, отец был и дядя. И началась бомбежка, мы залегли в какой-то будке для козы, в маленькой пристройке к дому. С соломенной крышей. И вдруг сквозь эту солому – сапог, прямо отцу на спину: крыша провалилась. И я, как сегодня, помню, как отец мне сказал: «Богда, тихо, тихо!». И были доли секунды, чтобы немец понял: есть кто-то в пристройке или нет. Если бы он почувствовал, что внутри кто-то дышит, он бы дал очередь…. А потом, когда нашей хаты не стало, мы поселились у соседей неподалеку, а рядом был штаб НКВД, и они свозили практически под наши окна трупы – и русских, и немцев. И я видел через дырки в заборе все эти искореженные лица, выплывшие глаза, запекшуюся кровь. Меня отец послал в погреб за решетом, так я с такой скоростью пробежал вдоль этого забора, как будто пролетел! Было жутко страшно…. Так что всего я этого насмотрелся. И, вы знаете, до 35 лет меня преследовал какой-то страх, я мучился, пока свою жизнь не перемотал, как кинопленку, пока не нашел причину – война. Тогда только я от этого страха избавился. И то не до конца. Не дай бог, война! Это страшная штука!