Posted 3 октября 2013,, 20:00
Published 3 октября 2013,, 20:00
Modified 8 марта, 04:34
Updated 8 марта, 04:34
Актер Михаил Филиппов
– Михаил Иванович, вы тезка Кутузова, а на сцене играли Наполеона. Больше того, вы и родились в один день с французским императором. Какие-то наполеоновские качества есть у вас?
– Совсем нет. Я всю жизнь спокойно относился к совпадению этих дат рождения. Меня гораздо больше грело и греет то, что я родился в один день с моей мамой, царство ей небесное. А никаких наполеоновских качеств у меня нет. Во мне всё определяет одно качество – я бесконечно ленивый человек. Как сказал Фома Кемпийский, средневековый богослов: «Я долго искал покоя и обрел его только в одном месте – в углу с книгой». Это почти мой девиз. Я люблю читать, а к работе, надо признаться, отношусь с большой тоской.
– И тем не менее, в театр-то вы пришли не от тоски? С чего началось ваше знакомство с «Маяковкой»? И были ли вы зрителем этого театра в школьные годы?
– Да, конечно. Я вообще был подросток-театрал. И слава богу в пору моего подросткового возраста можно было найти хорошую и довольно обширную компанию людей, увлекавшихся театром. Мы бегали по театрам, в том числе на спектакли «Маяковки». Я видел здесь работы Бабановой, смотрел спектакли «Комеди Франсез», которые привозили в Москву. Здесь, кстати, я почему-то посмотрел один из первых любимовских спектаклей. Не могу сказать, что «Маяковка» врезалась в мою память. Но ходил я по театрам много.
– По собственной инициативе или вас, как большинство школьников, приводили за руку?
– Нет, исключительно по собственной инициативе, хотя нами и школа занималась. У меня был один хороший друг, и мы часто бегали вместе в Театр на Малую Бронную, в Театр имени Станиславского, где шел, как сейчас помню, один из любимейших спектаклей в те годы – «Трехгрошовая опера». Роль Пичема в очередь играли, представьте себе, покойные ныне Евгений Леонов и Евгений Урбанский – вот какой был театр, вот какой был состав. Я раз десять ходил на этот спектакль.
– Выпускники ГИТИСа обычно вспоминают альма-матер, 39-ю аудиторию, а вы – Театр-студию «Наш дом». Что она дала вам с точки зрения профессионального становления?
– Для меня это был «лицей», где я не только получил профессиональные навыки, но и прошел человеческое становление. Не ради красного словца будет сказано: диплом я получал в ГИТИСе, а образование – в эстрадной студии «Наш дом», в этой самодеятельности, в этом театральном «беспризорье», из которого вышли очень многие талантливые режиссеры и актеры. Да и многие из тех, кто после закрытия студии не пошел по театральной стезе, были не менее талантливы. В 1960-е годы – бурливые, оживленные – это был клуб. К студии прибивались очень многие люди из совершенно других областей: инженеры, экономисты, историки. Я ведь именно в те годы прочитал запрещенную литературу – всего Набокова и Солженицына, как и многих других писателей, которые были под запретом.
– Напомните, что послужило причиной закрытия студии?
– Студия переросла рамки студенческого коллектива. Скажем, в ту пору главный режиссер студии, а ныне художественный руководитель Театра у Никитских ворот Марк Розовский начал замахиваться на такие постановки, как «Вечер советской сатиры». То есть выпускал совершенно подцензурные вещи, которые стали мозолить глаза. И студию закрыли в одночасье. Причем, это решалось чуть ли не на уровне горкома партии.
– Вы еще как-то упоминали студию в Курчатовском институте…
– Это была не студия, сразу перебью вас. Как раз в ту пору мы познакомились с режиссером и писателем, а теперь художественным руководителем театра «Эрмитаж» Михаилом Левитиным. Он сколотил группу единомышленников, как сейчас бы сказали, группу актеров, ему близких, ему симпатичных. В этот круг попал и я. Никакой площадки не было, мы кочевали из подвала в подвал, и на какое-то время нас приютил ДК Курчатовского института. Мы репетировали одну вещь, бросали и начинали другую. Мы были жадны до встреч друг с другом, до репетиций, и нам некогда было доводить спектакли до конца. Замечательные были годы.
– Сейчас вы узнаете о новичках уже на сборе труппы, а вас, когда вы пришли пробоваться в Театр Маяковского, наверное, смотрели все мэтры и худсовет?
– Безусловно. История моего прихода в «Маяковку» такова. Это был уже последний год моего обучения. Худрук «Маяковки» Андрей Гончаров увидел меня в ГИТИСе, на одном из показов, подошел и пригласил к себе в театр. На тот момент готовился спектакль по пьесе Радзинского «Беседы с Сократом». Я вышел на пару репетиций, сидел в зале, а потом Андрей Александрович велел мне репетировать одну из ролей и сказал: «Знаете, у нас есть такая формальность, надо художественному совету показаться. У вас есть что-нибудь? – Да, какие-то два отрывочка есть. – Ну, придите, покажитесь». Собрались «аксакалы» театра, сидели все народные и заслуженные. Я показался. Но заведующий труппой подошел ко мне с отказом: «У нас уже есть актеры подобного плана». И я перестал ходить на репетиции. А потом Гончаров встретил меня в коридорах ГИТИСа и спросил: «Почему я не вижу вас в театре?! – Худсовет меня не принял». И тут Гончаров произнес фразу, которая до сих пор звучит у меня в ушах: «А мне плевать на худсовет!» И с тех пор я понял, кто в театре хозяин. Вы говорите, что сейчас узнаешь, кого приняли в театр постфактум, но это и правильно. Художественный руководитель сам знает труппу и сам разберется, кто ему нужен. Я как раз не сторонник «советов старейшин».
– Известно, что Гончаров многих ныне народных артистов долго держал на вторых ролях. Вам приходилось бороться за роль? Не ждать милости от худрука, а брать его приступом?
– Нет, я не умею этого делать и никогда не делал. Не могу сказать, что моя актерская судьба складывалась счастливо, по крайне мере, до определенного периода. Я довольно поздно пригодился на театре. Но слава Богу, что все-таки пригодился, потому что в театре вообще очень много несостоявшихся судеб, несправедливо несостоявшихся. К сожалению, театр живет по своим законам.
– Когда театр держал вас в «режиме ожидания», чем вы заполняли паузы?
– Чем? Сомнениями, плачем в подушку, чтением. Сочинял что-то для телевидения, пописывал какие-то сценарии. Но, в общем, переживаниями. Я даже несколько раз всерьез задумывался о том, чтобы вообще уйти из театра. Но всегда что-то останавливало.
– А кино вас выручало, когда театр ничего не предлагал?
– Нет, я ведь с кино «на вы». Не могу сказать, что совсем не снимался, но скажу так: кино есть – ролей нет. Я могу назвать от силы три-четыре ролишки, о которых можно говорить более или менее всерьез. И это касается в основном телефильмов, как «Петербургские тайны», например. Хотя мне приходилось сниматься у великих режиссеров: Сергея Герасимова, Эльдара Рязанова, Аллы Суриковой. Одна из моих последних киноролей – генерал-майор Баторский в фильме «Багровый цвет снегопада». Премьеру этого фильма – с неудачной судьбой – не увидел его создатель, наш замечательный режиссер Владимир Мотыль. Так что не могу сказать, что и кино-то выручало. Но, слава богу, у меня всю жизнь был я – сам себе собеседник, сам себе утешитель.
– Были здесь, в «Маяковке», роли, знаковые для вас, которые, может быть, поменяли ваше отношение к жизни или к театру?
– Мое отношение к жизни и к театру может поменять все что угодно, только не роли. Конечно, были работы, которые многое определили в моей судьбе и не только в «Маяковке», но и на стороне – в других театрах, в антрепризах. Может быть, именно эти роли заставили более пристально на меня взглянуть – и здесь я, наконец, стал пригождаться. В Театре Маяковского были встречи с режиссерами, которыми я могу похвастаться и которые, конечно, остались навсегда в моей памяти. Многие из этих людей живы, и дай им бог здоровья. А из ушедших это, конечно же, Андрей Александрович Гончаров и, безусловно, моя любовь на всю жизнь – Петр Наумович Фоменко. Если я и вспоминаю роли, за которые меня можно похвалить, то все время называю фамилии режиссеров.
– У каждого режиссера есть своя технология: Петр Наумович был «последним романтиком показа», Юрий Бутусов работает этюдами, а у вашего нынешнего худрука – Миндаугаса Карбаускиса –какая технология и как в ней работается?
– Я не знаю, какая у него технология, я знаю, что он талантливый человек. Мне с ним очень хорошо, уютно, интересно.
– Вы признались, что очень любите читать. А современную литературу жалуете?
– Конечно, и особенно современную зарубежную литературу. Очень люблю англичан. Мне нравятся и наши авторы – Саша Соколов, Михаил Шишкин, Евгений Клюев. Дмитрий Быков – интересный. Это мои писатели. Есть и те, к кому я отношусь с большой настороженностью, хотя не могу сказать, что знаю всю современную российскую литературу. Надо сказать, я почти никогда не ругаю прочитанное или увиденное. Но, вы знаете, я почти избавился от привычки читать из вежливости. Понимаю, что уже бог весть сколько остается для чтения. У меня раньше была особенность: я обязательно дочитывал книгу до конца, даже если плохо шла. А сейчас перестал это делать – уже берегу время.
– Это привычка у вас еще с филфака сохранялась?
– Нет, с филфаком у меня мало что связано. Я, к сожалению, был плохим студентом. Меня сманила театральная стезя и вообще юность. Когда я поступил с грехом пополам, то еще не был готов к учебе, не понимал, на лекции каких людей я хожу. А ведь слушал Бонди, Радцига – это все великие имена… Вы знаете, лет 10-15 назад я понял, что сейчас был бы хорошим студентом, впитывал бы знания…
– Каких знаний вам сейчас не хватает?
– Сейчас ведь знания часто подменяются понятием «продвинутость», что, на мой взгляд, совершенно не является синонимом ума. Продвинутость – это умение бойко пользоваться Интернетом, чего я решительно не умею. Но не сказал бы, что мне не хватает этих знаний. Другое дело, что я – «безъязык». В школе учил английский язык, в университете – французский, но моих знаний обоих языков хватает только на то, чтобы не помереть с голоду заграницей. А в дальнейшем я ощущаю собственное убожество. Я бы, конечно, подучился, записался к какой-нибудь пожилой тетеньке, которая дает частные уроки. Но опять – моя лень. Сам себя убеждаю, что некогда, хотя время найти можно.
– Есть ли в современном театре то, что вы категорически не принимаете и в чем сами никогда бы не стали участвовать?
– Да, безусловно. Это, повторюсь, связано с отсутствием вкуса у режиссеров и с темами, которые для меня неприемлемы. У Набокова, в романе «Ада», есть рассуждение об актерстве, где он пишет, что, помимо мастерства перевоплощения, «мастерство актера состоит из бессонницы, фантазии и дара высокомерия». Оставим в стороне бессонницу, это у каждого по-своему, кому как повезет. А что касается «дара высокомерия», то именно это важно для меня и особенно важно для нынешнего времени – умение не заигрывать с публикой, не заискивать перед ней ради лишнего хлопка, не унижаться ради лишнего смешка.
– А гражданская позиция важна для большого артиста?
– Сразу признаюсь – я человек «с обочины», человек довольно пессимистического склада, из породы Пьеро, поэтому не очень понимаю эти термины, особенно сейчас, и не очень умею отвечать на эти вопросы. С ними лучше обратиться к большому артисту.
– И тем не менее, как вы считаете, современный артист должен реагировать на то, что происходит в обществе: «вечером в газете – утром на сцене»?
– Вы знаете, я вижу подобные примеры и у нас, и в других театрах. Мне это не очень интересно. Мне кажется, что все равно на «горячие темы» надо реагировать иначе. Случилась беда на Дальнем Востоке. Чем я могу помочь? Деньгами. И стараюсь это делать. На все остальные темы артист и театр могут откликаться Шекспиром, Чеховым, Гоголем. Обо всем, что обсуждается в СМИ, я знаю, но мне это не интересно с точки зрения предмета разговора на сцене.
СПРАВКА «НИ»