Марсианские хроники

В своем самом знаменитом рассказе «Подпоручик Киже» блистательный историк и литературовед Юрий Тынянов любовно и подробно воссоздает быт и нравы павловского правления. Тщательно выписывает интерьеры дворца: львов Бренны и нежные краски Камерона. Туфельку фрейлины Нелидовой, летевшей из ее спальни вслед государю в период ее недолгого фавора. Слезы Аракчеева, расплакавшегося над царским письмом, в котором император не подписался как обычно «навсегда благосклонный», но просто «благосклонный». О «нимфах», из которых преимущественно состояла дворня умелого царедворца Нелединского-Мелецкого. И еще десятки и сотни любовно отобранных и художественно скомпонованных деталей создают плотную фактуру исторического быта, на фоне которого из писарской описки возникла фантомная фигура «подпоручика Киже», стремительно ворвавшегося в историю.

Вот его бьют на плацу за проступок по недомыслию. Вот его ведут пешком в Сибирь конвойные, которые, по почету им оказываемому (охраняют секретного арестанта, фигуры не имеющего), начинают уважать своего преступника и называть его «он» или «оно». А вот и жена Киже, привыкшая к просторной супружеской кровати, пугается шороха за дверями и быстро выпроваживает очередного случайного любовника, швыряя ему одежду вслед. Фантом по имени Киже живет в рассказе Тынянова в плотной и густо населенной реальной исторической среде, и сам становится ее частью.

В постановке Кирилла Серебренникова на сцене воспроизведен марсианский пейзаж. Серые бугристые холмы с черным катающимся пластиковым помостом. Светящиеся квадраты на стене, на которых аккуратно повешены рентгеновские снимки: можно рассмотреть хребет, можно легкие. Разок серую неприглядность обстановки озарят бенгальские огни. Сцена густо запорошена марсианской пылью, которую щедро сыплют на канцелярские бумаги, льют из ведра на головы вместо воды. В крынке молока оказывается та же пыль. Каждый шаг актеров поднимает со сцены белое облако, покрывающее действующих лиц с ног до головы. У каждого актера на лице пластырем укреплен микрофон (в пространстве малой сцены децибелы явно превышают норму), и мертвый механический звук голосов каждый раз заставляют сомневаться: тот ли персонаж говорит, который шевелит губами, или это кто-то невидимый сверху читает текст?

В выморочном пространстве действуют выморочные одинаково одетые фигуры, разговаривающие одинаковыми голосами. Играя по нескольку ролей, актеры меньше всего стремятся создать непохожие образы: каждый новый персонаж кажется еще одним клоном: от императора Павла (Сергей Медведев) до Экзекутора (Александр Усов), зверски избивающего кровавый кусок мяса.

В фантомном пространстве возникновение призрачного Киже естественно гораздо более, чем явление философа Канта (Павел Ващилин), который начинает долгий спор на превосходном немецком с Аракчеевым (Леонид Тимцуник) о свободе личности и государственной власти.

Последние десять лет критики так настойчиво требовали от режиссеров внятного месседжа их спектаклей, что теперь, похоже, самые ловкие из постановщиков дают этим месседжем по зубам смотрящим. «Россия – страна, не знающая свободы, и от того все ее проблемы», – эту верную, выстраданную, но не очень новую мысль Кирилл Серебренников проводит в спектакле с бульдозерной настойчивостью. Вбивает ее барабанной дробью оркестра. Доказывает многочисленными цитатами из литературы и истории. Иллюстрирует каждой сценой и каждым нюансом (даже легкомысленная жена несуществующего Киже в мхатовской постановке не просто меняет любовников, согласно прихоти и желанию, но механически насилуется офицерами: одним за другим, только шпаги лихо всовываются в ножны).

Два часа держать спектакль на одной не новой мысли – крайне затруднительно. Иногда даже как-то легкомысленно хочется, чтобы режиссер не был так последователен. Как-то осложнил бы начальный посыл. Позволил бы себе еще одну-две посторонние идеи об этих людях, об этом времени. Наконец, дал бы большую свободу весьма многообещающим актерам. Благо Тынянов это не только позволяет, но и подталкивает. Логика его рассказа прихотливо изогнута (собственно, искусство и рождается с изгиба очевидности). Деспотизм государственной власти в его рассказе уравнен важнейшей силой сопротивления, которая есть в естественной повседневной людской жизни. И она – эта естественная жизнь в его рассказе – в конечном итоге все равно выдерживает любое государственное насилие. Рано или поздно, но состоятся похороны выморочного Киже. Да и курносый император скончается, по официальным донесениям, от апоплексического удара. И для России настанет «дней Александровых прекрасное начало».

В выморочном пространстве спектакля смерть одного из клонов ничего не меняет. Совершив круговой оборот, действие заканчивается в той же точке, откуда начиналось, разве что добавилось пыли и скуки.