Posted 2 декабря 2012,, 20:00
Published 2 декабря 2012,, 20:00
Modified 8 марта, 05:12
Updated 8 марта, 05:12
Классики-современники
Попадая в художественное пространство Дмитрия Жилинского, оказываешься в мире гармонии, красоты и совершенства. Художник воспевает их на протяжении всего творческого пути. Автопортрет 1946 года («Студент»), где будущий мастер предстает юношей со скульптурными чертами лица и васильковыми глазами столь же лаконичен и графичен, как «Александр Пушкин» 1999-го или кронпринц Дании («Портрет кронпринца Дании Фредерика», 1993 – 1995). Реализм Жилинского зиждется на традициях древнерусской живописи и раннего Возрождения и, являясь, по формальным признакам социалистическим, по сути – вневременной. Отсюда и ощущение непринадлежности его искусства к конкретному временному отрезку, политической системе и… реальному миру. И дело вовсе не в том, что за пределами выставочного зала живут совсем другие, отличные от изображаемых мастером, люди. Величественность и утонченность присущего Жилинскому образного строя «возвышает» и украшает все, чего касается его кисть. При этом в его работах нет приторной открыточности, а есть умение видеть прекрасное в обыденном и отображать на холсте «жизнь души».
В залах Корпуса Бенуа присутствует и самая «знаковая» работа Жилинского середины 1960-х «Гимнасты», и великолепная «композиторская галерея» (от Скрябина с Глазуновым до Эдисона Денисова), созданная в начале 2000-х, что делает достаточно полной ретроспективу творчества художника поколения «сурового стиля», к этому самому стилю, скорее, не принадлежавшего.
Изобразительный язык Евгения Зевина – нонконформиста, адепта экстравагантной формы и резких контрастов, непременного участника выставок, проходивших в начале 1970-х годов на квартире у Оскара Рабина (и скандальной – в Измайловском парке), – совсем иной. И «Видение любви» (1992) у него глубоко индивидуальное, и «Благая весть» (2007) далека от канонических представлений, и «Старый Арбат» (1997) – на границе яви и сна. Переплетение реального с метафорическим раскрашено яркими красками и струится жизнелюбием. Недаром Фазиль Искандер назвал картины своего друга «праздничными» и «душевно щедрыми». По мнению писателя, «главная цель искусства – утешать человека», а Евгений Зевин «почти всегда достигает этой цели». Нечто подобное декларирует и сам художник, утверждающий, что «искусство должно давать человеку радость, доброту, нравственную и духовную опору».
Живопись Зевина можно награждать разными эпитетами и бесконечно выискивать в ней скрытые манифесты, хотя идеальным путем к постижению будет не поиск смыслов, а непосредственность восприятия.