Привидения в теле

Наполовину итальянец, наполовину швейцарец, Иван Бианки первый раз попадает в Москву в возрасте десяти лет вместе с дядей-художником в 1821-м. В Первопрестольной он получил азы артистического образования. В Петербург обрусевший Иван приехал уже после заграничного турне и в статусе «свободного художника». Однако быстро понял, что конкурировать с академиками-живописцами не сможет, и обратился к совершенно новому способу заработка искусством. Он начал снимать открыточные виды столицы и продавать их через газеты и журналы всем желающим. К началу 1860-х он уже снискал славу подлинного таланта «фотописи» и привилегированного летописца (от правительства получает мастерскую на Невском).

Нам сейчас трудно представить, чем так уж хороши были снимки господина Бианки. На вид это коричневатые, размытые карточки с изображением Казанского собора (совершенно еще не обстроенного с двух сторон), Исакия (без привычных ангелов), парада на Сенатской площади (разглядеть людей решительно невозможно), дач и павильонов в дворянских парках. Но если учесть, что каждый кадр требовал неимоверной выдержки, а продуманная композиция идет от верной точки съемки, начинаешь понимать класс итальянца: живописует он не хуже любого художника на пленэре.

Жаль только, что устроители выставки в Москве никак не прониклись к Бианки симпатией. Его раритеты развешены скучной чередой без всяких комментариев (а ведь сколько интересных мелочей и примет для пытливого краеведа!), без попытки показать оригинальность или хотя бы ценность экспонатов. Как были видовые открытки, так ими и остались.

Почти через столетие после Бианки интересы фотохудожников кардинально поменялись. Ни пейзажи, ни царские церемонии, ни студийные портреты их больше не занимали. Время требовало быстрых темпов, резких ракурсов, большей откровенности и эпатажа. Всему этому отдал дань записной авангардист Андре Штайнер (1901–1978), венгерский еврей, перебравшийся сначала в Вену, а затем в свободный Париж. Приходится верить организаторам его выставки на слово – в молодости Андре увлекался экспериментами с формой, препарируя изображения. Кое-какие отзвуки авангардных опытов видны в его съемках «живой» природы – глаз попугая или обычная муха даны в устрашающем увеличении.

Между тем со второй половины 1930-х годов Штайнер снимает в основном обнаженные тела, и главным образом тело своей жены Лили. Нужно отдать должное супругам Штайнер, они обладали достойной физической формой – оба занимались спортом, много плавали, ходили на лыжах и, как сегодня говорят, вели активный образ жизни. Это видно по исключительной мускулатуре Лили.

Штайнер в своих лучших снимках жены сближается с модерновыми картинами, где линии плавно перетекают одна в другую и сливаются с пейзажем или интерьером. Но в основной массе все его фото очень напоминают знаменитых сталинских «девушек с веслом» – эдакий гимн здоровому телу без особой духовности. Тут как-то не верится, что все это делал еврей и богемный персонаж. На «горизонте маячат» спортсмены Лени Рифеншталь и возвышенные юноши из фильмов Александрова. Не случайно один редкий снимок «неживой» натуры у Штайнера – это статуя «Рабочий и колхозница», которую он запечатлел на Всемирной выставке в 1937 году.

Впрочем, кое-какими кадрами Андре Штайнер все же реабилитировался. Как раз во время выставки 1937-го он делал фото не павильонов и достижений фашистско-коммунистического хозяйства, а чисто парижскую женскую моду. Дело происходило рядом, на площади Трокадеро. Как некая демократическая фига всем тоталитарным режимам – снимок позирующей модели в новом пальто, за спиной которой где-то вдали невыразительно и жалко маячит фашистский павильон с орлом на вершине. Женщина и семья для него были превыше всего.