Лишенные наследства и признанья

Разорёнова всю жизнь, да и после смерти, называли поэтом-самоучкой, как, впрочем, и его современников Кольцова, Никитина, Сурикова. Но научить писать стихи практически невозможно – этому можно научиться только самому. В Царскосельском лицее все выполняли одинаковые задания – зарифмовать ту или иную тему или поэкспериментировать с тем или иным размером, и средний уровень версификаторства был довольно высок, но Пушкин почему-то получился только один.

Все поэты, в сущности, самоучки, даже если у них есть учителя такого уровня, как Иннокентий Анненский. Моим преподавателем поэзии в Литинституте был редактор журнала ЦК ВЛКСМ «Техника – молодежи» Василий Захарченко, всегда одержимый спортивно-техно-поэтическим энтузиазмом, с буйными кудрями, свисавшими на лоб, как виноградные гроздья, и россыпью бородавок на самых неожиданных местах лица, – странный человек, ибо даже во времена «холодной войны» он катался на лыжах в Швейцарии. Стихи он писал такие: «Я видел девочку. Она лежала Цветком подрубленным среди травы. Свинцовое невидимое жало Ее прижало. Это были Вы». Кому, по-вашему, была адресована эта интимная филиппика? Авиаконструктору Мессершмитту. Но мы учились, конечно, не по таким виршам, а по стихам арестованных поэтов или поэтов-эмигрантов, доставая правдами и неправдами эти опасные редкости.

Разорёнов поменял множество мест и профессий, бродяжничая по России, а любой бродяга, чтобы не пропасть, должен быть хорошим актером на самых различных ролях. Разорёнов побывал в ролях и лакея, и разносчика, и приказчика, и статиста казанского драматического театра. Для спектакля, шедшего в этом театре, он и написал песню «Не брани меня, родная…», которая уже полтора века исполняется как народная. Ему не пришлось увидеть при жизни собственную книгу, но зато выпало счастье много раз слышать эту песню.

Научившийся грамоте по Псалтири, Разорёнов упорно сочинял стихи для песен. Однако никаких денег стихи Разорёнову не принесли, и ему пришлось купить овощную лавку, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. По вечерам, когда в лавке собирался народ, лавочник, по своему обыкновению, начинал разыгрывать представление, произнося монологи из «Гамлета», из драмы Нестора Кукольника о смуте начала XVII века «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский» и наизусть читая куски пушкинских поэм.

А вот песня «Не брани меня, родная…», следуя примеру своего непутевого автора, продолжала бродяжничать по Руси уже отдельно от него, и этой песне не нужно было помогать. С бродяг вся Россия пошла.

Песня

Не брани меня, родная,
Что я так люблю его.
Скучно, скучно, дорогая,
Жить одной мне без него.


Я не знаю, что такое
Вдруг случилося со мной,
Что так бьется ретивое
И терзается тоской.


Всё оно во мне изныло,
Вся горю я, как огнем,
Всё немило мне, постыло,
Всё страдаю я по нем.


Мне не надобны наряды
И богатства всей земли…
Кудри молодца и взгляды
Сердце бедное зажгли…


Сжалься, сжалься же, родная,
Перестань меня бранить.
Знать, судьба моя такая, –
Я должна его любить!

Конец 1840-х или начало 1850-х годов

* * *

Не из черной сотни разъяренной –
лавочник в картузе на бочок
Алексей Ермилыч Разорёнов
тихий был, но громкий старичок.


Был до декламации он лакомка –
сыпал гром и молнии тирад,
так что сразу овощная лавка
превращалась в крохотный театр.


Выскочив из собственного тела,
к восхищенью чуек, зипунов,
то он был неистовый Отелло,
то вожак Прокопий Ляпунов.


И в конце, слезу в стакан роняя,
на лице размазывая грязь,
пел он: «Не брани меня, родная...»,
девицею красной становясь.


Но когда две толстые трепушки
добиваться стали что есть сил:
«Кто же автор?» –
он им буркнул: «Пушкин...
Пушкин всё на свете сочинил...»
Е.Е.