Posted 1 сентября 2011,, 20:00
Published 1 сентября 2011,, 20:00
Modified 8 марта, 02:08
Updated 8 марта, 02:08
Актриса Екатерина Гусева
– Екатерина, вам в театре удается играть самые разнообразные роли, словно и нет никакого амплуа. Но ведь в работе актера рано или поздно наступает стагнация, когда начинаешь повторяться. Вас эта мысль тревожит?
– Конечно, тревожит. Поэтому желание убежать от себя – самое сильное в профессии. Это то, что манило всегда. И чем дальше убежишь, тем интереснее. Конечно, есть опасность, что это превратится в бег по кругу. А я всеми силами стремлюсь к спиралевидной траектории. Иногда хочется остановиться, отдышаться и вернуться к азам театральной школы. К этюдам на молчание, например.
– Уже есть о чем молчать?
– Да, есть чем наполнить паузу. Но сейчас происходит во мне переворот. Я это чувствую, может быть, потому, что я повзрослела. А может быть, и потому, что я прошла какой-то отрезок пути и накопила жизненный опыт. Раньше моя жизнь казалась мне обычной и, наверное, неинтересной. Мне нечего было рассказать о себе такого, чем можно было бы заинтересовать. И не давал покоя пресловутый вопрос, который задавали в Щукинском училище: «Чем удивлять будем?» Чем удивить, я не знала. А сейчас... есть о чем помолчать.
– Потому что появился с годами некий «опыт беды»?
– Как беду вынести на сцену? Не каждый артист, пережив какие-то трагические события, например, может передать свои чувства через роль или, более того, вызвать подобные чувства у зрителя. И я не всегда понимаю прием, который называется «я в предлагаемых обстоятельствах». Кстати, им очень грешат киношные режиссеры, которые просят тебя что-то вспомнить из жизни: а вот как бы ты поступила в таком-то случае? Или а как у тебя это было? Меня подобное отношение коробит, ведь актерская фантазия гораздо богаче, чем жизненный опыт… Иначе как сыграть леди Макбет? А Офелию как сыграть? Надо сойти с ума, чтобы сыграть Офелию? Такая проблема у меня была на первом курсе училища – как сыграть любовь, если прежде не испытывала этих чувств? Но ведь можно сыграть мечту о любви. И, наверное, это будет интереснее, чем некая любовь, которая пережита тобой. Мечта – она сильнее и ярче всегда. И ее можно воплотить, сделать реальной на сцене.
– В спектакле «В пространстве Теннесси У.» ваша героиня стоит перед сложным выбором: поверить сестре или мужу? А вас жизнь часто ставила в ситуации, когда приходилось принимать трудные решения?
– Это происходит ежедневно. Это касается ерунды и каких-то глобальных вещей. Для меня сделать выбор мучительно и порой невозможно. И если есть повод его не делать, то предпочитаю оставить вопрос неразрешенным. Как в детской игре: ты за луну или за солнце? Вот и я не могу определиться во многих вещах, не могу однозначно ответить. Мне кажется, помимо слов «да» и «нет» есть какое-то третье слово, и я его ищу.
– И ищете через роли, через спектакль, оставляя зрителям почву для размышления?
– Я действительно люблю ставить многоточие или знак вопроса в надежде, что и в зале кто-то задумается. А расставлять точки над «i» – это не мое. Я люблю открытые финалы. Это дает зрителям возможность переосмыслить не только сюжет, но и свою жизнь.
– Кстати, это ведь колоссальная ответственность за собственный талант. Если вам зрители поверили, то впредь вы не можете провести их на театральной мякине…
– Когда-то я услышала фразу в свой адрес: «Гусева, из тебя вряд ли что-то получится, ты не администратор своего таланта». И я поняла, что, да, наверное, не администратор. Поэтому нашла себе администратора. Порой мне очень сложно, поскольку я из тех актрис, которым, безусловно, нужен режиссер, чтобы не заблудиться. Рядом должен быть человек, который поверит в меня, и тогда я поверю в себя тоже. Потому что я бесконечно не уверенный в себе человек – самоед. А все время себя есть – это больно. И если рядом надежное крепкое плечо человека, который в тебя верит, то эта опора действительно очень серьезная.
– А вы чувствуете, насколько ваши зрители разные, ведь многие знакомятся с вами благодаря мюзиклу или сериалу и лишь затем приходят в драматический театр?
– И это замечательно! Увидели в телевизоре, пришли посмотреть живьем и открыли для себя мир театра. Театр дал мне возможность «растягивать амплуа». Ведь по складу я лирическая героиня. И когда начинались репетиции спектакля «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», по логике мне должны были дать роль Эммы – светлое, эфемерное создание. Но Павел Осипович Хомский предложил сыграть Люси – девушку легкого поведения, которая из лондонского приюта, из трущоб, из сточных канав с крысами попадает в притон… Пришлось поработать над ролью. И за это я очень благодарна Павлу Осиповичу.
– Наверное, эта роль далась вам труднее всего?
– Нет, самой трудной стала роль «В пространстве Теннесси У.», где я играю Стеллу, сестру Бланш. Психологически очень трудно решать, кому поверить: сошедшей с ума сестре, которая говорит, будто мой муж ее опорочил, или мужу, который во всем винит сумасшествие моей сестры... В итоге Стелла избавилась от сестры. Приехала карета скорой помощи. Бланш заломили руки и навсегда отправили в сумасшедший дом. И как бы моя героиня ни прикрывалась любовью к мужу, к новорожденному ребенку, желанием сохранить семейный очаг, я всякий раз ощущаю, будто она совершила преступление и что возмездие еще впереди. Наверное, от этого мне так плохо после спектакля: никакого очищения через страдание не происходит. Выходя на поклоны, я скукоживаюсь от того, что сделала какую-то гадость, страшную вещь. Есть библейские истины, через которые нельзя переступать. А зрители благодарно аплодируют мне, дарят цветы... Совсем иные ощущения оставляет финал спектакля «Царство отца и сына». По историческим документам, царевич Федор и царица Ирина умерли с разницей в несколько месяцев. А у нас они заснули и во сне ушли вместе. Светлый уход.
– Знаю, как много исторической литературы о той эпохе вы прочли во время репетиций. Вам это не помешало?
– Напрасно я проделала такую работу. Меня это, конечно, обогатило, но для моей Ирины было неполезным. Потому что в спектакле мы рассматривали ее не с точки зрения – женщина в истории Руси, а совершенно иначе. Искали то, чего нет в пьесе Толстого. «Наживали» взаимоотношения с Федором, о которых никто ничего не знает. Мы их придумывали. Федор для Ирины – настоящее дитя. Не посчастливилось им иметь детей. Так что ее нереализованное материнство воплощено через него. Несложно мне было представить Федора – Виктора Сухорукова – ребенком. Витина искренность, его наив, органика животного, розовая голова... Потому что в нем самом очень много от ребенка. Не в каждом артисте это есть. Все мы умные, всезнающие, себе на уме, мы обрастаем опытом. И зачастую сбросить с себя этот груз, освободиться от него, стереть, содрать очень сложно. А Вите легко. Я им любуюсь каждый спектакль.
– А он меняется рядом с вами?
– Если честно, я не видела ни в одной другой роли – ни в кино, ни в театре – его любящим мужчиной, чтобы он мог ТАК любить женщину и был готов умереть ради нее. На мой взгляд, до Виктора никто царя Федора так не играл, не наделял его такими качествами. Ни у кого не было такой силы любви. И мне приятно, что в роли Ирины оказалась я.
– В Театре Моссовета вы работаете уже восемь лет. Чему по-прежнему удивляетесь?
– Атмосфере крепкой, благополучной семьи. Видимо, это происходит от того, что здесь семью считают высшей наградой. Мы знаем поименно детей своих коллег, поскольку в театре они всегда с нами. И, может быть, от этого одного слова зависит сплоченность огромного коллектива.
– В минувшем сезоне у вас появился второй ребенок. А вы заметили: ваше семейное счастье отразилось в характере персонажей?
– Конечно, это не могло не отразиться. Ушло все лишнее: желание быть сильнее, выше, быстрее. Глубже стала дышать на сцене. Появилось ощущение покоя. Это не значит, что ушел темперамент и я стала медленнее говорить и двигаться. Нет, не в этом дело, а какая-то женская уверенность в себе появилась. И от этого плечи чуть развернулись. А бывает так, что я уверена перед премьерой, но проходит сезон, и… хватаюсь за голову: подождите, мы не туда пришли, все должно быть иначе. Спектакль изменился, изменилось понимание проблемы, найден другой ответ. Появляется желание все перевернуть с ног на голову. Нужна встряска, а это так тяжело в отсутствие режиссера. В ощущении, что партнер уже зацементирован, его не сдвинешь, а тебе хочется сойти с рельс… У меня распечатки пьес испещрены режиссерскими замечаниями. Причем я никогда не зачеркиваю: сегодня требуют одно, а завтра другое. И порой не хватает страниц – приходится вклеивать новые. Много записываю на репетициях за Юрием Ивановичем Ереминым, поскольку считаю его своим учителем. Юрий Иванович ставил мой первый спектакль в Театре Моссовета «Учитель танцев», потом «В пространстве Теннесси У.», затем «Царство отца и сына». Три разные роли. И огромный путь пройден, он во мне столько нового открыл.
– Сейчас многие ваши коллеги записываются в Народный фронт. А вас, кажется, туда и не тянет?
– Просто я чувствую колоссальную ответственность за свои поступки. И может, слишком высокомерно звучит, мне кажется, что если позвать куда-то зрителей, то хотя бы несколько человек за мной пойдут. Но для этого я должна очень хорошо понимать, куда я их веду. А если там бездна, пропасть, надо будет прыгнуть первой. А я не могу – меня дома ждут. Поэтому я лучше буду дома. Заниматься общественной деятельностью нет желания.
Справка