Уроки истории

Владимир Набоков в «Других берегах» пишет о странном устройстве человеческой души: только предчувствуя грядущие беды, она стремится запомнить все окружающее. Еще не зная, что предстоит долгая разлука, набоковский герой тщательно собирает в памяти все тропинки, перелески, все подробности быта семьи, укладывая фотографические снимки мамы с корзинкой грибов или отца в фехтовальной форме. Стремится сохранить маршруты бабушек и дедушек, семейные предания и карту родового имения.

Весь прошлый театральный сезон лучшие наши режиссеры с поразительной настойчивостью возвращали в нашу память биографии наших прабабушек, бабушек, родителей, вписанных в перипетии истории страны в ХХ веке.

Мы переживаем странный момент нашей исторической жизни. Все происходящее вокруг сплетается в петлю, все пророчит и обещает что-то страшное впереди: то ли всемирную катастрофу, то ли кризис в одной отдельно взятой своей стране. И, может, поэтому режиссеры обращаются к произведениям, где центральной темой становится жизнь человеческая, втянутая в историческую мясорубку. Художники разных поколений и опыта пытаются расслышать уроки судеб наших родителей, понять истоки их силы и слабостей, мужества и предательства. Лучшие пять спектаклей сезона легко можно смонтировать в единую фреску, где все герои существуют в едином пространстве и могут окликнуть и встретиться друг с другом.

В своем «Живом трупе» Валерий Фокин обращается к самому началу века. Художник Александр Боровский выстраивает на сцене пролеты ажурных лестниц, украшенных завитками чугунных листьев и роз, стеклянный лифт с хлопающей дверью. Напротив Александринки в торговом пассаже на Невском еще сохранились такой лифт и такая лестница. Реальное, сохранившееся живым пространство даст толчок к фантазии на тему Федора Протасова, вдруг почувствовавшего неодолимое отвращение к жизни, какой живут окружающие его люди, к ее фальши, к ее выдуманности. У Протасова – Сергея Паршина небритое лицо, возбужденная жестикуляция алкоголика «в развязке». И тем более потрясает живущая в этом бомже живая душа – сила, которая заставляет пожертвовать жизнью ради других.

Рядом с Федором, страдающем в подвале петербургского доходного дома модерн, в провинциальном российском городе живет семья певицы Беллы из спектакля «Самое важное», поставленного Евгением Каменьковичем в «Мастерской Петра Фоменко». В многофигурном, многоуровневом романе «Венерин волос» Михаила Шишкина чеченские беженцы встречаются с остатками войск Кира и вместе с ними бредут к морю. В далекой Швейцарии в канцелярской комнате Толмач записывает многочисленные истории беженцев из России. Каждый сочиняет свою историю жизни, украшая ее подслушанными подробностями («Какая разница, меня насиловали или кого-то другого! Главное – это было!»). А рядом и поверх всего идет история жизни певицы Беллы, чей дневник читает Толмач. Актеры Мастерской то скользят по тексту с грацией конькобежцев, то ныряют в его глубины, вытаскивают живые и трепещущие рыбки-фразы («Вас уже вылепили из глины, но душу вдуть еще не успели!»). Актеры меняют платья, шапки, накидки, шарфы, шали, перчатки, преображаясь каждый раз до неузнаваемости, создавая десятки персонажей нашей российской жизни ХХ века. И все детали и подробности их судеб приобретают особое значение и пронзительность, какую всегда ощущаешь, слушая рассказы о романах бабушки или о привычках дедушки.

Герои «Самого важного» существуют в том же историческом пространстве, что и персонажи платоновского «Рассказа о счастливой Москве» (постановка Миндаугаса Карбаускиса на сцене «Табакерки»). Небывалые люди с немыслимой речью из спотыкающихся деепричастий, в кумачовых рубашках и подштанниках вглядываются куда-то вдаль – в поисках неведомого. А героиня Ирины Пеговой Москва Ивановна вполне может посоперничать с Беллой (Мадлен Джабраиловой) за власть над мужскими сердцами.

Оставляя в стороне разность стилистики, разность текстовой плотности, разность плотности авторского письма, надо отметить удивительную близость интересов таких полярных режиссеров, как Валерий Фокин, Евгений Каменькович и Миндаугас Карбаускис, одновременно занявшихся схожими темами.

Русская история, русские судьбы, русские характеры – одна из главных тем творчества Льва Додина в его масштабнейшей постановке последних лет «Жизни и судьбы» Василия Гроссмана. В своем романе Гроссман написал о стране и ее народе, попавших в страшный дырокол истории, о людях, изничтожаемых военной и государственной машиной, становящихся лагерной пылью, и о том, чем человек противостоит силам уничтожения. Гулаговский лагерь, потом фашистский концлагерь. Перекличка, построение, песню запевай. Лагерная очередь за пайкой сливается с очередью в столовой Академии наук. В жизненном пространстве все происходит одновременно: у одних ночь любви, у других – казни. Додин сохраняет вязь судеб абсолютно полярных людей, сплетающихся в единый образ народа, который оказался заложником в очередных поворотах истории.

Будущее бросает тень задолго до того, как войти. Эсхатологическое ощущение то ли близящейся третьей мировой, то ли еще одной гражданской пока не стало ни страхом, ни кошмаром в жизни наших сограждан. Но театральные уроки мужества вновь возвращают театру забытый и утерянный им статус «места, где собирается нация» или, по крайней мере, места, откуда к ней можно обратиться.

Автор – театральный обозреватель «Новых Известий»