Posted 1 марта 2004,, 21:00

Published 1 марта 2004,, 21:00

Modified 8 марта, 09:43

Updated 8 марта, 09:43

Роман Виктюк

Роман Виктюк

1 марта 2004, 21:00
В эти дни режиссер Роман Виктюк заканчивает работу в театре «Новая опера» над постановкой «Искателей жемчуга» Жоржа Бизе. Что из этого проекта выйдет, в Москве гадают уже год: артисты театра давно не играли полноценных премьер, а Виктюк до сих пор был известен как один из самых эпатажных драматических режиссеров. Накан

– Роман Григорьевич, вы известны как драматический режиссер. Насколько я знаю, никогда раньше не ставили оперу. Что подвигло вас согласиться на предложение ныне покойного худрука и главного дирижера театра Евгения Колобова?

– С оперой у меня в жизни особые счеты. Много, много лет назад мама, будучи беременна мною (на седьмом месяце), пришла во Львовский оперный театр. По давней привычке она удобно расположилась у барьера на третьем ярусе балкона. Ничто не предвещало неприятностей. Но когда раздались первые чарующие звуки скрипок из увертюры к опере «Травиата» Верди, я так начинал биться, что она вынуждена была покинуть зал. Мама утверждала потом, что именно из-за музыки я чуть было не явился в этот мир раньше времени. С тех самых пор музыка Верди стала для меня как бы зазывным сигналом, который никогда не дает мне покоя. Поэтому на протяжении многих лет, в разных спектаклях, в разных странах и в театрах я использовал фрагменты, и целые сцены из опер Джузеппе Верди. А в спектакле «Дама без камелий» в Театре Вахтангова использовались большие дуэты и хоровые вставки из «Травиаты». Но поставить эту оперу целиком, подойти вплотную к этому сюжету я никогда не решался. Думаю, мне вообще нельзя это делать. Именно так я ответил в свое время и на предложение Евгения Колобова поставить «Травиату».

– Почему?

– Понимаете, всегда нужно знать, каков был крик твой, когда ты входил в этот мир. Бывает крик отчаяния, когда ребенок не рвется сюда, в этот мир, а бывает – крик радости. Я уверен, что мой крик благодаря Верди был невероятно радостным. Но как отвечать на тот призыв – я до сих пор не знаю. Ведь в любой музыке, в нотах, по которым она исполняется, зашифрована душа композитора. В любом исполнении – душа артистов. Это, если хотите, колдовской шифр, на который до сегодняшнего дня я не знаю как ответить.

– И все же вы решились обратиться к опере. Это ваш первый опыт?

– Не совсем. Прежде чем принять предложение московской «Новой оперы», я поехал в Краснодар, где в театре музыкальной комедии поставил оперу Чайковского «Иоланта».

– Судя по всему, вы человек суеверный. Не было страшно? Ведь в «Иоланте» речь идет об ослепшей девушке, которая исцелилась силою любви?

– Нет. Для меня этот опыт был важен еще и потому, что Петр Ильич Чайковский, создавший «Иоланту», все-таки один из величайших романтиков. Кстати, он очень любил Верди, и, кстати, мелодическая и гармоническая структура их произведений схожа. Чайковскому был близок мой любимый Верди и по высоте духа...

– Но ведь вы ставите теперь не Верди, а Бизе?

– Это тоже особая история. Когда мне было 13 лет, цыганка, глядя на мою руку, сказала, что я буду дирижером. Я не знал тогда ни одной ноты и ни на каком инструменте не играл, да и со слухом были явные проблемы. Мама все это цыганке изложила, но та опять посмотрела на руку, покачала головой и сказала: «Будет дирижером обязательно». Мама тогда даже расплакалась. Я ее глаза запомнил тогда на всю жизнь. Цыганка, понятно, тогда, конечно, не знала, что есть такая профессия, как режиссер, но в меня она вселила большую силу. В 14 лет я собирал ребят нашего района и ставил то, что видел в оперном театре. Ставил «Сильву», «Марицу», «Пиковую даму»... Мы брали несколько стульев, какое-то одеяльце и пытались выстроить декорации. Представление о Петербурге у меня было самое поверхностное – я не мог знать, как выглядит тот самый мост, с которого бросалась Лиза, да и реки во Львове никакой не было. Но воображение все дорисовывало... Кстати, в те годы я увидел во сне, как я приезжаю в некий город, видел цвет здания, колонны, маски, дверь... Через много лет я приехал в Вильнюс работать и понял, что этот город мне знаком – он тот самый, что снился мне в детстве, а театр оказался домом из моего сна... Но я отвлекся... любимой оперой в детстве была «Кармен». Конечно, в наших детских спектаклях я всегда был Хозе. Меня не смущало, что музыкального образования у меня не было никакого – все искупал темперамент. Я был безумный тореадор. Девочка Люся, которая играла Кармен, слухом обременена особо не была. Можете себе представить, при нашем безумии, каков был дуэт. Но дети и взрослые приходили на нас смотреть, и постановка пользовалась бешеным успехом ... Поэтому, когда Колобов после предложения «Травиаты» произнес: «Бизе», я закричал: «Да, да, да».

– Вы, конечно, думали, что Евгений Колобов предложит «Кармен»?

– Конечно. Но я не разочаровался, когда узнал, что мне предлагают «Искателей жемчуга». В конце концов Бизе – это не разгаданный композитор. Недавно вышла книга великого канадского пианиста Глена Гульда, где он, опираясь на анализ «Искателей жемчуга», пишет что Бизе – композитор XXI века.

– Говорят, что после смерти Евгения Колобова вы одна из наиболее вероятных кандидатур на пост художественного руководителя театра «Новая опера»?

– Я уже слышал эти пересуды. Это величайшая глупость.

– Почему?

– Понимаете, здесь все живет Колобовым. Его фотографии, его спектакли. К тому же в этом театре есть удивительные люди, которые вместе с Евгением Владимировичем его основали и до сих пор живут этим театром. К тому же я всегда был равнодушен ко всякого рода должностям и почестям. Мне кажется, это давно не имеет никакого значения в современной жизни. Здесь я ради этого проекта. Как и все, я все время вспоминаю Колобова. Он был удивительным человеком, он радовался тем идеям, которые я ему предлагал, как те самые мои 14-летние львовские друзья, с которыми мы играли в оперу. Когда творец не теряет ощущения детства и свежести восприятия – это настоящее чудо. Здорово, когда в тебе жива детская мечта и ты ее осуществляешь. К сожалению, люди с годами становятся все практичнее и разучиваются мечтать.

– И все же я не могу представить вас рядом с Колобовым. Он все время говорил и думал о смерти, а вы всегда мечтаете о жизни.

– Смерть – это вечная тема, о которой думают (если даже не говорят) все. Взять даже последний спектакль о Рудольфе Нуриеве, который наш театр недавно выпустил. Это спектакль о смерти. Я не знаю, под влиянием ли Жени это произошло...

– А вы сами не боитесь говорить о смерти?

– Жизнь и смерть – то, из чего родилось искусство вообще, то, ради чего оно существует. Смерть меня никогда не пугала. Когда мне было лет семь-восемь, я очень хотел летать как птица. У нас во дворе во Львове росло большое дерево. Я залезал на него, привязывал себе веники и махал руками. Конечно, падал, но лез во второй раз. Правда, уже дерево брал пониже... Падал и все равно всем кричал, что буду летать.

– Сейчас наверняка любите летать на самолете?

– Самолеты – это самое простое. Так летают все – заплати только деньги. Труднее летать без технических и денежных средств: в своем воображении. Перелетать от планеты к планете, слышать шифры, которые идут из второй реальности... Без этого в моей профессии невозможно. Нужно уметь летать, стоя на сцене, перелетать из души в душу: сейчас ты Павлик Морозов, а через секунду должен в фантазиях себя представлять Дон Жуаном... Актер этими масками и ролями отпугивает смерть или говорит: «Подожди». Ведь театр – то единственное место, где душа может на какое-то время договориться и со смертью. А потом ведь смерть – это обратная сторона любви.

– То есть любовь и смерть непременно связаны?

– В искусстве это всегда так. Попробуйте назвать хотя бы одно литературное произведение, где вспышка настоящей любви приводила бы к счастливой семейной доле.

– А в жизни?

– В жизни тем более. Искусство и жизнь для меня практически одно и то же.

– Роман Григорьевич, вы давно уже живете в Москве. Скучаете ли по Украине. Не жалеете ли, как многие ваши коллеги, что Союз распался?

– Наш театр бывает на Украине раза по четыре в году. Там я национальный герой. Я там числюсь даже членом какой-то комиссии по сближению президентов Украины и России. Но я на этих заседаниях был один-единственный раз и так и не понял, что это такое. Патриотизм не зависит от границ. Украина живет во мне, это часть меня, и мне некуда от этого деться... Поэтому каждый год я приезжаю во Львов, прихожу в оперный театр, сажусь на тот стульчик на балконе в третьем ярусе, где сидела моя мама... и начинается спектакль.



Справка «НИ»

Роман ВИКТЮК родился в 1930 году во Львове в семье учителей. Еще школьником начал ставить самодеятельные спектакли. В 1953 году закончил ГИТИС. Работал в театрах Львова, Калинина, Москвы. В 1991 г. создал собственный театр – «Театр Романа Виктюка», – где повторил с новыми исполнителями большинство своих прежних работ. Допускает применение шоковых методов воздействия на зал (например, включает эротику). Использует приемы театра масок, пантомимы. В числе его постановок: «Вечерний свет» А. Н. Арбузова (1975), «Стена» А. М. Галина (1987), «Федра» М. И. Цветаевой (1988), «Служанки» Ж. Жене (1988), «М. Баттерфляй» Д. Хуана (1991).

"