Хитон и саквояж

Считается, что петь «Дидону и Энея» относительно просто, во всяком случае проще, чем другие старинные оперы: ведь сочиняли ее для непрофессионалов. Композитор написал партитуру по заказу лондонского пансиона для благородных девиц, сочинение на 90 процентов было исполнено силами воспитанниц. Девицы продемонстрировали, надо думать, как знание Вергилия, по чьей поэме написано либретто, так и навыки актерства и вокала. Оперу исполнили – и почти сразу же забыли, что вполне обычная вещь для того времени: композиторы рассчитывали на одно, максимум несколько исполнений, а публика ждала, что маэстро отложит уже слышанное в сторону и займется чем-то новым. Вытащенная из двухсотлетнего небытия в конце XIX столетия, трагедия Перселла о древней карфагенской царице Дидоне и ее неверном троянском возлюбленном Энее обрела колоссальный успех в столетии двадцатом, на волне бума барочной музыки.

Мысль присочинить старой опере новый пролог, с рассказом о первом исполнении «Дидоны и Энея», принадлежит режиссеру Наталье Анастасьевой-Лайнер, главе Маленького Мирового театра. Найман охотно исполнил заказ, получив либретто, написанное поэтессой Верой Павловой. Проект стал перекличкой времен, искусств и ментальностей: если одни люди пишут какие-то культурные тексты, они расходятся волнами, непредсказуемо влияя на других людей. А то, что музыка Наймана так же сочетается с Перселлом, как стеклянная пирамида во дворе Лувра – со старым дворцом, придает постановке «единство противоположностей». Зритель, прослушав минималистские «повторения» Наймана и риторику Перселла, сам должен справиться с гармонизацией целого, хотя оркестр под управлением Дмитрия Волосникова хорошо в этом деле помогает. А многослойный пласт смыслов включает не только микст современной и барочной опер, но и сплав театрального толка: российские современники играют в англичан XVII века, играющих в свою очередь в псевдоантичную трагедию.

В прологе действуют реальные британцы, имевшие отношение к пансионной постановке, – певец Боумен, приглашенный на роль Энея, директор пансиона, эксцентричный Прист (он же впоследствии Дух холода) и чопорная классная дама, будущая Колдунья. Для девушек-воспитанниц, приседающих в книксенах и зубрящих латынь, взрослые – как боги, от которых зависит дальнейшая судьба или (что то же самое) театральная роль. Учитывая, что «небожители» распределяют партии, в спектакле «Дидона и Эней» есть место дрязгам, зависти и сплетням. Точно так же, как в опусе Перселла, где героя обманом (ссылаясь на мнимую волю богов) заставляют покинуть героиню.

Действием – невидимо для прочих и размахивая волшебной чайной ложечкой – руководит «элегантно-фрачный» Дух (контртенор Олег Безинских). Сценограф Хариков поместил персонажей меж серых полуразрушенных колонн и ярко-красных треугольников: как бы патина времени и как бы огонь, в котором сгорит Дидона. Задник заставлен объемными буквами «DIDO. The Prologue». Герои одеты в «бумажные» костюмы – черные и белые, а ведьмы (наставницы пансиона, по натуре – злобные фурии) щеголяют в серебристой фольге. Эней закован в «доспехи». Смесь хитонов и громадных античных шлемов с намеками на сценический костюм века барокко забавна и уютна, как чаепитие у камина. Если добавить к этому красный английский саквояж и чашечку кофе в руках Духа, на душе станет совсем хорошо.

Услышать перселловское ламенто (плач) Дидоны «When I am laid in earth» с его трагической красотой было, как всегда, здорово, особенно в исполнении Виктории Яровой. Когда примадонна в прологе пела партию Дороти Берк, девицы, выбранной на роль Дидоны, ее колоратурное меццо оправдывало восторги Боумена: он заявил, что голос Дороти похож на «первый луч весны». Можно было представить, что хор «Новой оперы», всегда прекрасный, и на этот раз не подкачает: о, эти эффекты эха, созданные размещением хористов в нескольких точках зрительного зала! Можно было догадаться, что Илья Кузьмин (Боумен) обратит внимание публики качественным пением. Но кто мог предположить, что в спектакль добавят фрагмент другой оперы Перселла – «Король Артур»? И колючие возгласы-стаккато Гения холода, в которых бас молит о вечном сне, заставят в сотый раз восхититься гением композитора. Кто мог знать, что это «инородное тело» органично вольется в спектакль, как и клавесин, использованный Найманом в прологе и заимствованный, конечно же, у музыки барокко. Кстати, «Новая опера» приобрела инструмент специально для «Дидо», а Найман сочинял с упором на струнные, исходя из состава перселловского оркестра, но при этом – и с явными приметами рок-музыки, прорывающейся сквозь минимализм и оказавшейся неожиданно близкой барочным приемам. Все возможно в беззлобной и смешной повести «о том, как рождается настоящая музыка».